Сиротство русской провинции

№ 2008 / 31, 23.02.2015

Сегодня наш гость – воронежский поэт Александр Нестругин. За двадцать лет он выпустил пять поэтических сборников. Первый, «Два голоса», вышел в 1988 году в издательстве «Молодая гвардия», крайний (как говорят в авиации) «Лирика» – совсем недавно в Воронеже в Центре духовного возрождения Черноземного края.

– Александр Гаврилович, расскажите о себе: где родились, учились, работаете в настоящее время, что привело вас в Поэзию? Что значит для вас стихотворчество – просто увлечение, хобби или нечто большее? Пишете ли вы прозу?
– Родился я 1 января 1954 года в селе Скрипниково Калачеевского района Воронежской области. Это самый краешек области, юго-восток. Рядом, в нескольких верстах, тоже русская земля, но в прошлом почти иное государство – то, что прежде звалось Областью Всевеликого Войска Донского. Теперь это просто два «субъекта», две области обычные, не всевеликие – Ростовская и Волгоградская. Скрипниково село степное, всё овраги, балки, редкие перелески. Но посредине села, в пойме высохшей речушки Криуши, – вербы, лозняк, буйные заросли тернов, – воля и тайна. Порой мне кажется, что именно там я и родился. Жил обычной жизнью сельского мальчишки: помогал родителям и бабушке Сане по хозяйству, сажал, поливал и полол огород, косил сено, пас коров, работал на комбайне – «штурвальным», то бишь помощником комбайнера. Ещё рыбачил.
Рано научился читать, и это стало страстью. К окончанию восьмилетки перечитал всё, что было в нашей сельской библиотеке. Учился легко. В начальных классах из-за малолюдства (у нас там было всего восемь человек) классы объединяли по два. И я, учась в первом, успевал запомнить и то, что Полина Даниловна, моя первая учительница, объясняла третьеклассникам. Среднюю школу заканчивал в райцентре, в Калаче. Любил играть в шахматы, занимался классической борьбой (сейчас её называют греко-римской). После окончания школы в 1971 году поступил на юридический факультет Воронежского государственного университета. Был счастлив, потому что среди нас, неслужилых салажат, конкурс был почти двадцать человек на место.
Окончил университет в 1976 году и поехал по распределению в Петропавловку, небольшой райцентр в Среднем Подонье, спрятавшийся от мира за высокой меловой грядой. Здесь и живу. Работал четыре года следователем в районной прокуратуре, потом несколько лет – адвокатом, заведующим юридической консультацией. Судьёй избрали в 1987 году, с 1993 года – председатель районного суда.
Во время учёбы в университете начал кропать что-то в рифму. Сначала это были в основном дружеские послания, эпиграммы на однокурсников и тому подобное. Поэзия рядом была, но не близко, школьной программой да несколькими громкими в то время именами – Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. Но вот однажды однокурсница Таня Филина дала мне почитать только что вышедшую первую книжку стихов Валентины Твороговой из Краснодара «Доверие». Прочёл я эти во многом наивные, но такие нелукавые, безоглядно-доверчивые строки – и что-то во мне сдвинулось и, как лавина, полетело вниз, навсегда хороня меня, прежнего.
– Мне кажется, в вашем мировосприятии есть что-то от Сергея Есенина и особенно Николая Рубцова. Как вы считаете, современный поэт должен идти по своей особой стезе, если это возможно, или же по пути, пройдённому русскими классиками?
– И Есенин, и Рубцов мне близки, но по-разному. Да, оба самородки, оба русские – не по анкете, по глубинной сути строки-судьбы. Но Есенин с его распахнутостью чувства и гениальной, почти непостижимой образностью отдалён, слегка размыт расстоянием и – теперь уже – хрестоматийным глянцем, что ли. Прежде было немного по-другому. Об этом точно сказал Николай Дмитриев: «Говорю как старый почитатель, / Но ушедший в мир иных страстей: / Мы в него влюблялись по цитатам / Из больших ругательных статей».
Рубцов же – рядом. Его сиротство, тихое, одиноко стоящее между стесняющихся нечаянной славы горьких строк, сродни сиротству непостижимой для холодно-рассудочного иноязычья русской души. Это и «тихая моя родина», и «печальная Вологда», и «звуки, которых не слышит никто». Рубцова не приходит в голову с кем-то соотносить, сравнивать, хотя рядом с ним очень значительные поэты: Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Николай Старшинов…
Рубцов инстинктивно, как воздухом, дорожил традицией; но разве услышали бы мы «высокий смысл / в наборе слов его и междометий» (Станислав Куняев), если бы в поэзии он шёл след в след за кем-то из своих великих предшественников? Рубцов указал дорогу и нам, но выйти к ней смогли немногие. Вышли те только, кто не пытался «срезать угол», «подъехать на попутке». Кто шёл и шёл своей тропой – через хлябь, через лес, через окрики и безвестность – к своей Родине. У Родины нет окольных путей, все они, если честные и выстраданные, ведут к ней. А без Родины, без кровной связи с ней, настоящей поэзии нет.
Что же касается имён… Из современников это Алексей Решетов. Кузнецов – в основном ранний, времён «Хозяина рассохшегося дома» и «Гимнастёрки». Николай Дмитриев. Его значение, его место в поэзии русской только начинают сегодня осознавать (низкий поклон Юрию Полякову, он многое для этого сделал и делает). Дорожу добрыми отношениями с замечательными русскими поэтами Светланой Сырневой, Дианой Кан, Евгением Семичевым, радуюсь их новым стихам. Из классиков на ближней полке сейчас Тютчев, Фет, Майков, Иннокентий Анненский.
– У вас есть очень ёмкие, философские строки, например, «Обрыв донской – моя столица», «Скажешь: к Дону, слышится: домой». «…Кружит ворон Над донскою стороной… Ворон, ворон, Это было и со мной!» Что для вас Дон?
– Дон – моя Большая Река. Я не мог с ней разминуться. Нам только кажется, что это мы сами, такие разумные, угадываем, куда нужно свернуть, чтобы выйти к своему, спасительному – степной ли кринице, ночной ли реке, изглубока идущему слову. Дон стал для меня тем волшебным кристаллом, сквозь который разгляделись ясно-ясно не только красота и милосердие мира Божьего, но и то, что скрыто от обычного взгляда непроницаемым пологом тысячелетий. Древний Танаис, таинственно звучащие имена племён, амазонки, танцующие у костров на меловых кручах правобережья…Топот тысяч и тысяч копыт, пение стрел, блистанье обнажённых мечей – как донского стремени под полуденным солнцем. И голос – до боли знакомый, вынесенный из небытия к моему сердцу горячей кровью моих дальних сородичей, идущих на смерть и не страшащихся смерти: «О, Русская земля, ты уже за холмом…» И – задёрнутые поверху, как маскировочной сеткой, ежевичником береговые вмятины и шрамы – окопы и траншеи минувшей Великой войны…Что-то из этого есть в моих стихах, что-то только зреет в замыслах. Комментировать уже написанное вряд ли имеет смысл – равно как делиться замыслами. Беседу вёл Михаил БОНДАРЕВ