В Литинституте: «На пути к настоящей литературе»
Рубрика в газете: Народы России: взаимное узнавание, № 2021 / 30, 19.08.2021, автор: Адиб МАЛИКОВ
В конце августа 1949 года председатель Союза писателей Татарской АССР Ахмет Ерикей предложил Маликову ехать в Москву, учиться в Литературном институте имени Горького. Вступительные экзамены уже закончились, но фронтовикам они были не нужны – достаточно было пройти творческий конкурс. А у Адиба в творческом багаже была уже первая, хоть и тоненькая, но книжка – «Сахалин язмалары» («Сахалинские записки»).
Созданный в 1933 году в Москве вечерний рабфак для литературной молодёжи был преобразован в 1939-м в полноценный вуз, единственный подобного рода в мире. Писательские организации из регионов СССР направляли на учебу одарённых молодых литераторов. Позже институт стали неофициально называть «Царскосельским лицеем нашего времени».
В 1949 году квоту в одно место получил и Татарстан. До этого, ещё перед войной, из татарских писателей в этом институте учился лишь Абдурахма́н Абсаля́мов, позже прославившийся своими произведениями «Газинур», «Огонь неугасимый», «Вечный человек», «Белые цветы».
Я – В ДОМЕ ГЕРЦЕНА
В 28 лет я стал студентом. Да, нашему поколению приходилось делать всё с опозданием.
Это было 2 сентября. Как только прибыл в Москву, нашёл Тверской Бульвар. Через ажурные кованые ворота вошёл во двор Литературного института с высокими деревьями. Двухэтажный дом Герцена оказался в глубине двора. Окна большие, светлые. Они будто приглашают к себе.
Прозвенел звонок, во двор повалили студенты. Горячо обсуждая что-то, начали курить. Среди них есть и девушки, их единицы. Они тоже курят. Одни, жестикулируя, читают стихи, другие ораторствуют. Откуда-то доносится дружный смех. Достаточно много среди них парней в военной форме. Есть пехотинцы, моряки и даже одетые в лётную форму. На душе потеплело, будто встретил родственников. С этими парнями общий язык, подумал я, несложно будет найти.
Кого только нет среди ста пятидесяти человек института! Представители около 20 национальностей. Литинститут был как бы маленькой прекрасной моделью большой страны. Разноязыкая речь, разные повадки и манеры…. Однако всех объединяла большая дружба. Мы были друг другу как родные, делились и радостями, и горестями. А у тех, кто прошёл через пламя войны, чувство дружеского локтя было ещё крепче.
ПАРА ПЕРЧАТОК НА ДВОИХ
Я обратил внимание на двух студентов, живших в общежитии, которое находится во дворе института. Они, как близнецы, всегда вместе. Но одежда у них разная. Черноволосый Михаил Кильчичаков – хакас. Блондин Александр Николаев – русский парень. Оба пишут стихи. Увлекаются прозой, драматургией. У первого нет левой руки, у второго – правой. На фронте оторвало.
Вот они вдвоём пошли на Тверской. У обоих хорошее настроение. На вопрос «куда это вы?» в один голос отвечают:
– В универмаг. Покупать перчатки!
Им ведь на двоих нужна лишь одна пара. Сами шутят, что хоть и небольшая, но всё же экономия. А если серьёзно, какая трагедия скрывается за этой шуткой.
С Кильчичаковым мы сблизились быстро. Наши языки схожи. Мы на родных языках понимаем друг друга без переводчика. Когда вспоминали войну, он рассказал, как весь перебинтованный лежал в полевом госпитале и услышал разговор двух медсестёр. Одна из них сказала про него: «Этот, наверное, до утра не доживёт».
Михаил, услышав эти слова, затрясся. Всю ночь, стараясь не уснуть, боролся со смертью и одержал над ней победу…
Два друга вместе ходят в театры. Когда приходит время оваций, фронтовики своими сильными руками, привыкшими выполнять двойную работу, начинают хлопать друг другу по ладоням так шумно, что зрители оборачиваются в их сторону и внезапно затихают…
В институте были и те, кто покупали пару ботинок на двоих…
В то время были широко известны крылатые строки Михаила Луконина, нашего преподавателя:
…В этом зареве ветровом
Выбор был небольшой.
Но лучше прийти с пустым рукавом,
Чем с пустой душой.
В ПЕРЕДЕЛКИНО
Общежитие института находилось в подмосковном посёлке Переделкино. Дорога пешком, электричкой, троллейбусом и на метро занимала полтора часа. К тому же, в Переделкино нужно подниматься в гору минут десять-пятнадцать… Жить в самой Москве посчастливилось студентам из Польши, Болгарии, Венгрии, Северной Кореи и других стран. Инвалидам предоставили места в коттедже во дворе института.
Переделкино – писательский городок. Неспроста это место было избрано для творчества. Вокруг лес, холмы, чистый воздух. Между сосен и берёз петляют тропы. Из-под ног то и дело выскакивают непуганые охотниками зайцы.
Кто только не хаживал по этим тропам! Наверное, среди этого лесного покоя зарождались в головах у Леонова «Русский лес», Погодина – «Человек с ружьём» и «Кремлевские куранты», Федина – «Первые радости», Фадеева – «Молодая гвардия» …
Я и еще 15 студентов устроились в пятикомнатном доме Константина Тренёва. Моим первым знакомым оказался молодой поэт из Северной ОсетииГригорий (Жора) Гагиев. Окончил школу с золотой медалью. Впечатлительный, открытый, душевный парень. Имя Хетагурова у него на устах. Многие его стихи помнит наизусть. Знает много стихов, у него хорошая память. А у таких солдат, как я, с памятью не очень. Мы многое из того, что когда-то учили, растрясли на дорогах войны. До этого ли нам было тогда?
В выходные знакомимся с Переделкино. Это гнездо известных русских писателей: Леонид Леонов, Всеволод Иванов, Александр Фадеев, Николай Погодин, Илья Сельвинский, Борис Пастернак, Мариэтта Шагинян и многие другие – около ста человек.
Дача Фадеева находится через дорогу. Автор таких выдающихся произведений, как «Разгром», «Последний из Удэгэ», «Молодая гвардия», генеральный секретарь Союза писателей СССР живет по соседству с нами. Двухэтажный, синего цвета деревянный дом… Через высокий забор и белые берёзы видны его ажурные балконы.
– Давай посмотрим через щель, – сказал Жора с детской наивностью. А я, старик, согласился. Заглянули. Внутри небольшое озеро, бьют фонтаны. По озеру плавает пара лебедей. Ныряют утки. В двери появилась могучая фигура, мой однокурсник вскликнул:
– Он самый!
– Давай, уйдём быстрее! – сказал я, – Нас могут неправильно понять.
Обойдя дачу Фадеева, мы вышли к большому озеру. Кругом зелень. Какие только деревья здесь не растут! На берегу видны лодки, привязанные цепями. Вдалеке рыбаки жгут костёр…
Гагиев в Переделкино уже с середины августа. За это время освоился и даже стал свидетелем одного чрезвычайного происшествия. После двухдневного проливного дождя сильный поток воды прорвал плотину. Пострадал и пруд находящейся в нескольких километрах дачи Будённого. Сильный поток снёс запруду вместе с мостом.
Буденный на своем коне вместе с охранниками следовал за потоком. Наверное, переживал, что пострадает поселок. В этот день жители поселка целый день на лугах, на пойме реки ловили жирных карпов.
– Ловите, ловите, – говорил им Будённый… На уху и меня пригласите.
Бойцы легендарного маршала за день восстановили и дамбу, и мост, получилось гораздо лучше, чем было. Поговаривали, будто Будённый торопил, мол, работу нужно закончить быстрее, пока Фадеев не увидел.
«…А БЫЛ ОН ЛИШЬ СОЛДАТ»
Студенческая жизнь совсем другая. Живёшь, как в татарской поговорке: «Нет лошади во дворе – нет и забот в метель». Только одно дело – учёба.
Вот поэту Эдуарду Асадову, очень сложно учиться. Полностью слеп на оба глаза. На них – чёрные кружочки, соединенные верёвкой, а поверх них – черные очки. В коридоре во время перерывов – он самый разговорчивый, всегда в окружении студентов. Иногда возле него останавливаются даже профессора. Жена Наташа в сторонке общается со студентками Маргаритой Агашиной, Юлией Друниной и ещё с кем-то. Иногда посматривает на Эдуарда. До начала войны они были влюбленной, еще не поженившейся парой. Когда Эдуард ушёл на фронт, беспрерывно переписывались, ждали встречи.
Когда тяжелораненый Асадов ослеп, Наташа нашла его в военном госпитале, устроилась туда медсестрой… Они вместе поступили в литинститут. Всегда ходят под руку, смеются, весело болтают, будто ничего и не случилось. Кажется, что счастливее их в мире никого нет. На лекциях Наташа пишет конспекты, а Эдуард внимательно слушает. У него прекрасная память. Говорят, что сразу запоминает стихи, услышанные по радио.
Такие разные студенты. Те, кто поступил после десятилетки, учатся играючи, ведут себя, как молодые жеребцы. Но очень много знают, черти. Как спорить – так они первые.
А повидавшие войну – подавлены, многие ушли в себя и заперлись изнутри. Нужно с чистого листа начинать прерванную учёбу. Слушать лекции – это большое умение. А ты в это время мыслями уносишься в неведомые дали. Перед глазами встают друзья – однополчане, полегшие в боях…
Федор Сухов, сидевший рядом со мной за партой, в войну был командиром роты. Помог освободить половину Европы от фашистов, а сам ни о чем и не заботится. Беспрерывно курит. В общежитии не соблюдает никакого режима. Толком не спит, ест как попало. Шнурки на ботинках короткие, оборвались, кое-как привязал их через две верхние дырки. Бреется только раз в неделю. Серьезную литературу по программе не читает, прочитывает только то, что ему близко по душе. Если ему какие-то лекции не нравятся, на них не ходит. А если и приходит, то спит на них, и мне приходится тыкать его в ребра, когда он начинает сопеть во сне. Он всё свободное время отдает стихотворениям. Ночами пишет стихи на даче Сельвинского в Переделкино, а сон восполняет на лекциях. Наташа каждый раз приходит на помощь – даёт ему прочитать свои конспекты.
Одна из однокурсниц ему прямо сказала:
– Эх, Федя, попал бы ты в мои руки, живо бы в порядок тебя привела…
Уважают его девочки, что–то в нём их привлекает. Простой он, с открытой душой. Они стараются с ним поговорить, развеселить его. Часто он получает письма от оставшихся в живых однополчан, служивших с ним в одной роте. В выходные пишет им ответные письма. А вот от девушек ему послания не приходят.
Из институтской жизни запомнился и такой эпизод. Как-то, когда учебный год уже был в разгаре, в аудитории, на задней скамейке появился новый студент, лет 27-28. Между столами старался проходить незамеченным. Но все обратили внимание на его бороду лопатой и длинную шевелюру. Такой моды у молодёжи тогда ещё не было. Оказалось, так он прятал глубокие шрамы на лице.
Однажды после лекции бородач вышел в сад и подошел к группе поэтов-фронтовиков, руководивших семинарами по поэзии. Поэт Михаил Луконин воскликнул «О, Серёга!», положил ему на плечо руку и продекламировал, чтобы все слышали:
«Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград…»
Эти строки среди студентов были уже до этого крылатыми. Но вот нам довелось увидеть их автора – поэта-фронтовика Сергея Орлова. И не подумаешь, что этот человек на тяжёлом танке давил фашистов, а потом горел вместе с боевой машиной. Спокойный, стеснительный…
РЕФОРМАТСКИЙ И “АРБАТ”
В Литературном институте практически нет штатных педагогов. Коллектив профессоров оказался “сборной командой”. Многие из них приходят к нам из Московского государственного университета. Ульрих Рихардович Фохт, Валентин Фердинандович Асмус, Симонян, Дынник, Металлов, Бонди, Поспелов, Сидорин … – каждый из них всесоюзно известный учёный.
Реформатский посматривает в мою сторону каждый раз, когда входит в аудиторию. Или мне так кажется? Мы вроде бы даже подружились, когда изучали части речи и корни в русском языке. Он и вопросы задаёт, глядя на меня:
– Вот, скажем, на пути из Переделкино вы идёте через Арбатскую площадь. Друзья, кто-нибудь из вас задумывался, откуда произошло название “Арбат”?
– От слов “арба” (телега) и “ат” (лошадь), – отвечаю я, опередив всех.
Услышав “Молодец, Маликов!”, немного краснею. Реформатский продолжает:
– Арбат раньше был базарной площадью. Туда приезжало много подвод. Татары с помощью безмена торговали прямо с телег. Не случайно в русский лексикон вошли слова «базар», «безмен», «арба», «дуга», «хомут» («камыт»), «товарищ» («товар-эш»).., – рассказал он.
Раньше я имел туманное представление о связи русского и татарского языков. Теперь многое стало понятнее. В истории Великой Булгарии и Руси, татар и русских всё перемешалось…
Я с большим желанием приступил к учёбе в Литинституте. Здесь нет ненужных предметов. Каждую лекцию слушаю с интересом. Особенно интересно проходят семинары по творчеству Пушкина, Лермонтова, а также советской поэзии. Каждый студент хочет высказаться. Представители национальных республик добавляют колорита.
В ОГНЕ НЕ ГОРИТ,
И В ВОДЕ НЕ ТОНЕТ
Я с нетерпением ждал семинар, посвященный «Василию Тёркину» Александра Твардовского. «Книга о солдате» ведь и мне посвящена. Когда в 1942 году в газете «Правда» стали печатать отрывки из неё, мы всем взводом читали их. Затем наизусть повторяли:
«Переправа, переправа,
Берег левый, берег правый…»
В эти строки вложено всё: война, ледяная вода, рвущие ночную темноту ракеты, потери… Сколько ни повторяли по радио «Василия Тёркина», мне этот герой никогда не надоедал.
Планирую выступить на семинаре, поучаствовать в дебатах. Ещё до этого посчастливилось увидеть самого Твардовского благодаря хакасу Кильчичакову. Миша, получивший гонарар за пьесу, которая уже шла в театре, повел меня в пивную, что в полуподвале на углу Тверского бульвара и улицы Горького. Внутри светло, стеклянные стены. Все говорят тихонько, словно в читальном зале. Много свободных мест. Только мы откинулись на спинки стульев, как уже подоспели и две кружки пенного пива с хрустящими жёлтыми соломками.
Тут в двери показался круглолицый человек богатырского сложения. С одной стороны лица у него почти до бровей спадала прядь каштановых с проседью, волос. С другой стороны широкого лба – открытый зачёс. Он, словно ничего не замечая, пошёл с высоко поднятой головой к тому месту, куда я вначале хотел присесть. К нему наклонился лысый дядька с накинутым на плечо полотенцем. Богатырь сразу утратил серьёзный вид. Они о чём-то поговорили, посмеялись, словно давние друзья.
– Александр Трифонович… – шепнул Кильчичаков. Мы стараясь быть незамеченными, наблюдали из своего угла. Твардовский, казалось, смотрел куда-то в бесконечность. Приоткрыв узорчатую желтую занавеску, поглядывал на тротуар…
А семинар прошёл не так, как я ожидал. Профессор дал первое слово молодому надменному студенту – «белому воротничку» по фамилии Жуховицкий. Он прочитал свой реферат о творчестве Твардовского. Сказать по правде, про «Василия Тёркина» там ничего и не было. Вчерашний выпускник школы с видом знатока давал оценку поэзии двадцатых годов. Едва ли не до небес превозносил творчество таких сложных для нашего понимания поэтов как Киплинг, Рильке. На их фоне он растоптал «Василия Тёркина». Видите ли, поэма, не имея начала и конца, состоит целиком из поговорок и народного фольклора. Даже название взято у одноименного персонажа романа Боборыкина «Василий Тёркин».
С Жухом никто не захотел спорить. Лишь кратко высказался участник взятия Берлина Василий Субботин, обычно немногословный:
– Не понимаю я такую галиматью. Я душой и телом на стороне Тёркина, который и в огне не горит, и в воде не тонет. Потому что мы вместе с ним прошли, победив в тяжёлой войне…
Пожилой професор не сказал ни «да», ни «нет» и завершил семинар…
САМ ТВАРДОВСКИЙ
А потом в аудитории института, рассчитанной на двести человек, состоялась творческая встреча с самим Твардовским. Зал был забит до отказа. Кому не хватило мест, выстроились вдоль стен. Здесь были не только студенты Литинститута, но и других вузов. Есть даже седовласые профессора.
Все встали и начали хлопать, когда на сцене появился Александр Твардовский. Гость вечера, улыбаясь, кланялся всей своей мощной фигурой, здороваясь со своими знакомыми, стоявшими в сторонке.
– В молодости мечтал «быть Некрасовым», – начал он свою речь. – Пока этого не достиг. А в литературу меня привёл мой учитель – Михаил Васильевич Исаковский…
– От читателей приходит много вопросов, как же на свет появился Тёркин. Думаю написать об этом статью, – сообщил он.
Затем, немного задумавшись, поглядел в сторону, и сказал:
– В этом историческом зале, видевшем многих классиков, сидят будущие честь и слава литературы. Не дай бог ошибиться при вас, надо обдумывать каждое слово. Но я верю, что мой «Тёркин» не даст ошибиться и заблудиться.
…После этих его слов мне стало интересно: а кто же из сидящих в этом зале станет знаменитым писателем? Вон, у стен – студенты старших курсов, с кем я уже успел познакомиться. Юрий Бондарев, Григорий Бакланов были артиллеристами. Они не особо общаются с младшими курсами, будто смотрят немного свысока. Возле них – Владимир Солоухин. Весь его вид – с головы до пят, начиная со светлых волос, а также манера речи, – выдает в нём выходца из Центральной России. Однажды на одном из вечеров он прочитал длинное стихотворение под названием «Колодец». Мне показалось, что его голос шел из глубины. Он призывал не плевать в колодец, из которого пьёшь.
Передо мной сидит Расул Гамзатов с крючковатым носом. Он частенько приходит с переводчиком. Гамзатов живет в квартире в центре Москвы, ведь его отец – классик. В институте бывает редко… Кто ещё? Из молодых писателей вон сидят круглый Евгений Винокуров, Костя Ваншенкин, всё не вылезающий из лётной гимнастерки Василий Федоров, моряк Григорий Паженян… И это только те, кого я знаю.
Здесь же в зале и те, кто стал знаменит. Вот мой научный руководитель по поэзии Евгений Долматовский, он всё никак не может оторваться от истертой трубки. Вон вечно травящий анекдоты весельчак Михаил Светлов, похожий на священника Илья Сельвинский. Ещё – «князь» московских писателей, грубоватый на слово Ярослав Смеляков. В зале сидит также Валентин Катаев, чью книгу «Белеет парус одинокий» я запоем читал в детстве…
…«Василий Тёркин» стал известен читателям-бойцам ещё с Финской кампании. Он вышел из газетной юмористической рубрики фронтовой газеты «На страже Родины», в которой участвовали все члены редакции. Образ Тёркина постепенно обновлялся, наполнялся реальными чертами. Но поначалу писалось тяжело, словно лодку волочили по берегу. Однако «Тёркин» попал в свою стихию, когда началась Великая Отечественная война и закрутились вихри грозных лет. Этот образ, родившийся из народного фольклора, забавных песен и метких поговорок, прошел через всю войну.
– Так что это не только мое произведение, – сказал Александр Трифонович. – Когда отрывки начали печатать в газете, пошли письма от читателей. Некоторые даже присылали мне свои варианты. А кто-то спрашивал, где именно служит Тёркин. Короче говоря, поэма создавалась совместно с читателями. Думаю, я выполнил свой долг. Любимый мною Теркин ушел туда, откуда и пришел – в народ.
Оказывается, читатели ждут продолжения «Василия Тёркина». Хотят видеть его на трудовом фронте, на полях и стройках. Не хотят расставаться с полюбившимся героем.
– Писать продолжение теперь – это всё равно, что тащить лодку по суше, – сказал на этот счет автор.
Как только Твардовский спустился со сцены, его сразу же окружили студенты. Пошёл весёлый разговор, послышался смех Сколько я не искал взглядом, не смог найти Жуховицкого, который «пнул» на семинаре Тёркина. Он просто не пришел на встречу…
ЭРЕНБУРГ ИНСТИТУТОВ
НЕ ЗАКАНЧИВАЛ
Неоднозначные впечатления оставила встреча с Ильей Эренбургом. Похоже, не знает меры своим словам. О Литинституте гость в его же стенах заявил: «Закрыть его надо, обучившись в институте, писателем не становятся! Вас гнать надо в гущу жизни.
Тут вскочил однорукий Кильчичаков:
– Илья Григорьевич, может, вы меня опять на войну погоните? По вашему, продолжить прерванную учебу – негодное дело?
– Здесь и злее меня есть, оказывается, кто…, – оторопел гость.
Завязавшуюся было перепалку пресек фронтовик Василий Федоров.
…Сам Илья Эренбург и вправду, институтов не заканчивал. Даже из гимназии был изгнан с шестого класса и включился в революционную деятельность, а в 17 лет арестован. У него был свой жизненный путь – Франция, Германия, Испания…. Весь мир призывал на борьбу с фашизмом. Во время войны мы все ждали его пламенных статей и читали их вслух в окопах и землянках. Говорят, Гитлер распорядился в числе первых повесить диктора Левитана и Эренбурга. Но можно ли этим оправдать такое агрессивное отношение к студентам-писателям? Каждый ведь опирается на свой жизненный опыт.
ПИСЬМО В КРЕМЛЬ
Жить на стипендию становится всё труднее. Студенты из союзных республик вдобавок к ней получали деньги в их московских представительствах. А все мы, россяине, жили бедно, если не считать москвичей. Как от руководства Союза писателей Татарстана ушел Ахмет Ерикей, стала скудеть получаемая мной помощь от Литфонда. Осетин Жора Гагиев постоянно брал в долг и со стипендии возвращал. Но через три дня всё повторялось. Бывало, целый день не ел.
Кое-кто тайком от руководства института составил письмо в Кремль, Центральному комитету и собрал подписи от студентов от автономий, дескать, «к вам больше прислушаются». Оно было написано доходчиво, проникновенно. Несколько раз в нем были уптреблены слова «Великий Гений». Речь же шла о ненужности схоластики в обучении, а также о необходимости улучшения быта студентов, о повышении стипендий, строительстве общежития в Москве …
– Письмо почтой посылать нельзя, – сказал Кильчичаков, – по пути перехватят. Давайте со стороны Спасской башни оставим его на посту.
И мы пошли туда втроём: Кильчичаков, Гагиев и я. К Спасской башне строгая охрана нас и близко не подпустила. В итоге опустили письмо у Боровицких ворот в большой почтовый ящик. Стоявший поблизости часовой и не шелохнулся.
…Через несколько месяцев в институт прибыла комиссия из Центрального Комитета. В её составе был и Александр Фадеев. Студентам он рассказал, что из-за этого письма его вызвали в Кремль. «В письме всё написано верно», – сказал Фадеев.
Прошло немного времени, как появились первые результаты: на даче Тренева для студентлар появился «закрытый» буфет. Утром и вечером там давали манную или рисовую каши. Полный стол хлеба, чай с сахаром – всё за пол-цены. Удерживали за это часть стипендии. Больше всего радовался этому Жора, чувствовал себя героем. Потом стали выдавать бесплатные проездные на электричку, деньги на метро. Литфонд ведь – богатая организация. Самое главное – вышло постановление Совета министров о строительстве в Москве общежития для института…
…Первомайская демонстрация на Красной площади. Колонна студентов шагает по полированной булыжной мостовой мимо мавзолея Ленина. Увидеть руководителей правительства своими глазами мы считали за счастье. Но что такое? Колонна перед нами вдруг остановилась. Постовые, наряды милиции начали нервничать.
– Ша-а-гом ма-а-а-рш!!!
Нет, и не двигаются. «Сталин! Сталин!» – кричат и громко апплодируют. Оказалось, «Великий Отец» вдруг исчез из виду. Над трибуной появились колечки дымка. Оказывается, присел и закурил трубку. Встал, лениво помахал рукой, площадь всколыхнулась, и колонна снова двинулась дальше.
* * *
Вот какие итоги подвел для себя после первого года учебы в Москве Адиб Маликов, судя по заметке в газете «Яшь сталинчы» (14 июня 1950 г.).
«…Приехав сюда, мне пришлось критически оценить свой короткий творческий путь и понять, что нахожусь ещё на подготовительном этапе пути к настоящей литературе. Поставленная институтом планка побудила меня много работать над собой. Прочитанные ранее произведения я заново перечитал уже другим взглядом. Сделал несколько докладов на кафедре по произведениям разных писателей. Большое значение для моего кругозора имели организованные в масштабах института дискуссии…».
Что примечательно, эта заметка была помещена в центре первой страницы газеты, полностью посвященной татарской литературе. Студент Маликов, который ещё не был членом Союза писателей, оказался в окружении портретов известных литераторов, многие из которых были изображены в виде дружеских шаржей.
Но тяготы военной службы не прошли бесследно для здоровья Адиба. Преследовали выматывающие все силы бронхит, ангина. Сказывались и последствия контузии, полученной в бою – часто болела голова. Поэтому после второго курса, в 1951 году Маликов взял на год академический отпуск по состоянию здоровья, а впоследствии перевёлся на заочную учебу. Окончил он институт в 1957-м, когда уже навсегда обосновался в Альметьевске, нефтяной столице.
Перевод с татарского –
Анвар МАЛИКОВ
и Аскар МАЛИКОВ
И опять сто двадцать восемь. А что такое “настоящая” литература? А чем она отличается от “НЕнастоящей”? И кто может разделить литературу на “настоящую” и “НЕнастоящую”?
И опять о литературе т.н. “настоящей” и “ненастоящей”. А вот эта какая – настоящая или НЕнастоящая?
Я гуляю в парке с Гарькой.
Он болеет целлюлит.
А мне мама, а мне мама
целоваться не велит.
Гарька с нею не согласен,
Целоваться он не прочь
Хоть на лавке, хоть под лавкой,
Хоть с утра. Иль даже в ночь.
Говорит, что мама – дура.
Что несёт какой-то бред.
Целоваться ж лучше дома.
На кровати и в обед.
Но сначала щей нажраться,
Перед тем как целоваться.
И никак нельзя чеснок,
Что не низок – не высок.
Луку тоже бы не надо…
Иль по крайности свинин.
Или плитку шоколада,
Чтобы родился сразу сын!
Пояснение:
Целлюлит – специфические изменения в структуре подкожного жирового слоя. Внешне явление проявляется в виде выраженного рельефа в различных участках тела.