Культура и власть от Сталина до Горбачёва

Почему провалился масштабный архивный проект

Рубрика в газете: Архивный беспредел, № 2019 / 21, 07.06.2019, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

1. Кто скрывал от учёных правду,
или Белые пятна в советской истории

Советская история до сих пор изобилует «тёмными» пятнами. В частности, не прояснены многие вопросы руководства советской культурой и искусством. Понятно, что после октябрьского переворота семнадцатого года у нас всем управляла коммунистическая партия, без ведома и согласия которой не всегда можно было даже чихнуть. А какую роль играло правительство? Чем занимались министерства и государственные комитеты, в названии которых фигурировали такие слова, как «просвещение», «культура», «печать», «литература», «цензура», «кино»? Советские органы управления вообще никогда ничего не значили и были всего лишь декларативными организациями или всё-таки что-то делали (а если делали, то что именно)?
Самые точные ответы на все эти вопросы могли бы дать документы партийных органов и советских управленческих структур. Но где они отложились? То, что печаталось в советское время (назову хотя бы выходившую в 80-е годы под редакцией М.П. Кима серию сборников документов и материалов «История культурного строительства в СССР»), можно назвать одним словом: слёзы. Документы для этой серии отбирались тенденциозно, в книги включалось лишь то, что было выгодно тогдашним властям, а в комментариях публикаторов очень многое недоговаривалось.
Огромные массивы архивных материалов вообще находились на секретном хранении. К ним не имели доступа не то что инструкторы ЦК, даже заведующие отделами ЦК КПСС. Да что завотделами! Сколько раз сотрудники Общего отдела ЦК, в недрах которого скрывались документы в том числе и по вопросам культуры за 1918–1950 годы, отказывали в выдаче своих сокровищ одному из главных партийных пропагандистов – Петру Поспелову.

 

2. Важные архивные разыскания
Дениса Бабиченко

После того как рухнул Советский Союз, за ликвидацию лакун в вопросах истории взаимоотношений писательских сообществ и власти с лихим азартом взялся молодой историк-архивист Денис Бабиченко. До него, как выяснилось, несколько поколений историков вообще не представляли специфику партийных документов. Многие специалисты были убеждены, что наиболее интересные сведения содержались в протоколах высших партийных органов. А Бабиченко стал искать «изюминки» в материалах к заседаниям Секретариата, Оргбюро и Политбюро ЦК ВКП(б), которые в советское время имели гриф «Совершенно секретно». Другим важным источником для молодого архивиста стали документы созданного 3 августа 1939 года Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Именно это подразделение ЦК в течение многих лет, по сути, надзирало за художественной интеллигенцией. Но до Бабиченко фонды отделов Агитпропа ЦК за конец 30-х и 40-е годы всерьёз мало кто просматривал.
На основе выявленных в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (преобразованном впоследствии в Российский государственный архив социально-политической истории) материалов энергичный исследователь написал и в 1994 году издал весьма любопытную монографию «Писатели и цензура. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК». Отнюдь не защищая Жданова, сыгравшего огромную роль в репрессивной политике партии на идеологическом фронте, он первым обратил внимание на то, что карательные функции в культуре у нас выполняли и другие идеологи ВКП(б), в частности, А.Андреев, А.Щербаков и Г.Маленков. По его словам, наше искусство пережило не только «ждановщину». Советская культура прошла также через «андреевщину» (но не до 1941 года, как утверждал Бабиченко, а скорее – до 1938-го), «щербаковщину» (вспомним войну) и «маленковщину» (после 1948 года).
Добавлю: в 1994 году Бабиченко составил сборник документов «Литературный фронт». История политической цензуры в СССР. 1932–1946 гг.».
Ещё один сборник с чрезвычайно важными документами – «Счастье литературы». Государство и писатели. 1925–1938» и весьма содержательными комментариями он выпустил в рамках немецкого проекта «Образованные слои в условиях тоталитарных режимов национал-социалистической Германии и сталинской России» при поддержке Фонда Фольксвагенштифтунг и Института русской и советской культуры Рурского университета в 1997 году, впервые опубликовав 115 документов (в основном из фондов нынешнего РГАСПИ). Правда, с одним выводом историка, озвученным в предисловии к его книге, я категорически не согласен. Бабиченко утверждал:

«Архивные материалы свидетельствуют, что власти вмешивались в литературные дела чаще всего только тогда, когда это было обусловлено крайней (с их точки зрения) необходимостью. В целом можно констатировать, что органы ЦК ВКП(б) – высший арбитр в стране – уделяли внимание литературному процессу эпизодически» (с. 11).

Ничего себе – эпизодически! Напомню: сам Сталин не только пристально в те годы следил за текущим литературным процессом, но и постоянно вмешивался в дела писательских сообществ, ни капельки не гнушаясь чуть что прибегать к репрессивным мерам. Без его санкции в литературном мире не происходило ни одного серьёзного назначения. А что тогда говорить о его тогдашнем ближайшем окружении: Молотове, Кагановиче, Постышеве, Андрееве, Жданове?! Соответственно всё время в тонусе были и профильные отделы аппарата ЦК ВКП(б) и особенно заведующие отделами ЦК Бубнов, Варейкис, С.Гусев, Канатчиков, Криницкий, Мехлис, Никитин, Стецкий, Сырцов, Таль, Щербаков, Я.Яковлев, замзавы Ангаров, Бумажный, Васильевский, А.Гусев, Керженцев, Кнорин, Крылов, Рабичев, Н.Смирнов, Юдин, завсекторами Динамов, Кирпотин, Тамаркин…
Помимо Бабиченко в 90-е годы над темой «Советская власть, партия и культура» весьма плодотворно работали также Мария Зезина (она потом издала монографию), Евгений Громов (в 1992 году он опубликовал в «Вопросах литературы» любопытную статью «Сталин: Пути эстетического унитаризма», а в 1998 году у него вышла весьма содержательная книга «Сталин: власть и искусство»), Михаил Золотоносов, Леонид Максименков (о его вкладе в науку я ещё не раз скажу), некоторые другие российские историки и публицисты. Немало для изучения вопросов руководства советской культурой и искусством сделал также немецкий исследователь Карл Аймермахер, отметивший в 2018 году своё 80-летие.

 

3. Научная школа немецкого исследователя
Карла Аймермахера

Вообще Аймермахер заслуживает отдельного рассказа. Сначала он работал в основном с советскими печатными источниками за 1920–30-е годы. Свои выводы немецкий учёный обнародовал в книге «Советская литературная политика между 1917-м и 1932-м», которая впервые вышла в 1972 году в Западной Германии, в Штутгарте. У нас эта работа с некоторыми сокращениями в переводе Ю.Мадоры вышла в 1992 году в виде вступительной статьи к антологии литературно-политических документов «В тисках идеологии» (в 1998 году в Москве вышел переработанный вариант этой монографии, но уже под другим названием – «Политика и культура при Ленине и Сталине. 1917–1932»).

Карл АЙМЕРМАХЕР

Со временем у Аймермахера в Германии сложилась своя научная школа по изучению проблем взаимоотношений советской власти и художественной интеллигенции. Один его ученик – Вольфрем Эггелинг издал книгу «Политика и культура при Хрущёве и Брежневе. 1953–1970 гг.» (в русском переводе она вышла в 1999 году), а другой – Дирк Кречмар – выпустил монографию «Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко. 1970–1985 гг.» (в русском переводе она появилась в 1997 году).
Однако, ещё раз подчеркну: почти все немецкие историки работали в основном с советскими печатными источниками. Лишь Кречмар в какой-то момент получил доступ к непереданной в горбачёвскую перестройку в Центральный госархив литературы и искусства (ЦГАЛИ) части ведомственного архива Союза писателей СССР. Но этого для глубокого понимания затронутых немецким автором вопросов оказалось недостаточно.
Впоследствии стало очевидно, что без серьёзного изучения партийных и государственных архивов всесторонне осмыслить тему руководства советской культурой невозможно. Не случайно в середине 90-х годов Аймермахер инициировал масштабный проект «Культура и власть от Сталина до Горбачёва».
Этот проект преследовал две цели. Задачей номер один стало выявление уникальных материалов в ранее недоступных для большинства исследователей архивных фондах. Второй целью была организация многочисленных выпусков сборников документов с научными комментариями и справочными аппаратами.
Аймермахер нашёл и несколько источников финансирования этого проекта. В частности, он привлёк к сотрудничеству Рурский университет и различные немецкие фонды.

 

4. Явление научному миру Татьяны Горяевой

Неотъемлемой частью проекта «Культура и власть от Сталина до Горбачёва» должна была стать программа «Структура, формы и механизмы советской культурной политики 1917–1940 гг. (документация и научный анализ)», которая потом расширила хронологические рамки до 1990 года.

«Эта программа, – писала архивист Татьяна Горяева, – отличается, прежде всего, тем, что её организаторы и руководители из Института русской и советской культуры им. Ю.М. Лотмана (Рурский университет, Бохум, ФРГ), а также участники представляют собой единый научный коллектив, созданный на весь период работы – 2 года. Правда, если говорить об участниках, то формирование творческого коллектива имело самостоятельное значение и проходило в течение нескольких лет до начала работы в январе 1997 г. Также тщательно формировались научно-методическая и организационная основы проекта. Директором института, проф. К.Аймермахером и его заместителем, доктором К.Вашиком при участии консультантов из Федеральной архивной службы России и российских архивов (ГАРФ, РГАЛИ, РЦХИДНИ) были разработаны концепция проекта, техническое задание, методические инструкции и памятки для координации и унификации собранной информации.
Интересы сторон и условия взаимодействия были оговорены в рамочном соглашении о сотрудничестве между Федеральной архивной службой России и Институтом русской и советской культуры им. Ю.М. Лотмана, а также получили своё отражение в отдельных договорах с федеральными архивами. Все правовые нормы были тщательно изучены и подверглись подробному анализу и обсуждению. Только после неоднократно проведённых консультаций стороны пришли к взаимному соглашению и приступили к работе» («Отечественные архивы». 1997. № 5. С. 119).

С российской стороны научную группу возглавила Татьяна Горяева, что, как я понял, получило полное одобрение у Аймермахера.
Что тогда говорило в пользу Горяевой? Видимо, то, что она имела больше опыта, а главное связей, нежели Бабиченко. В научных кругах её считали специалистом по истории советского радио в 1920–30-е годы и истории советской политической цензуры.
Не всё, правда, у Горяевой получалось гладко. К примеру, она не всегда могла достойно подать выявленные ею в архивах очень важные материалы. Много вопросов было и к подготовленным ею комментариям к архивным документам. Правда, сама исследовательница почему-то разумную критику часто игнорировала, став в какой-то момент изображать из себя жертву политических гонений.
Уже в 1997 году Горяева во вступительной статье к сборнику документов о советской радиожурналистике рассказывала:

«Не могу обойтись без собственных воспоминаний о тех днях, когда впервые рукопись «Истории советской радиожурналистики» появилась на факультете журналистики МГУ. Это был разгар перестройки и гласности. Всё было готово к обсуждению на Учёном совете, отзывы рецензентов были положительными и академичными. Двух мнений не было: новые документы должны быть опубликованы именно в качестве учебной базы для будущих поколений журналистов. Но тут вмешалась политическая конъюнктура. За несколько дней до заседания Учёного совета в газете «Советская Россия» была опубликована статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» (13 марта 1988 г.). Ветер перестройки изменил своё направление, и ход обсуждения членов Учёного совета развернулся на 180 градусов. То, что раньше оценивалось прорывом к объективной истории, было объявлено клеветой на советскую журналистику. Вывод был не безнадёжный, но вполне категоричный: доработать по замечаниям (убрать целый ряд принципиальных текстов) и представить на повторное обсуждение. Только привычка действовать и добиваться результата при любых обстоятельствах, поддержка коллег-архивистов помогли выбрать наиболее правильное решение: попытаться выйти на повторное обсуждение с минимальными сокращениями. Тем более, что вскоре после ответной статьи А.Н. Яковлева в «Правде» в обществе разгорелась бурная дискуссия, которая развивалась с явным преимуществом либеральных взглядов.
Тем не менее уже в июне «новый» вариант рукописи «Истории…» был вновь представлен на обсуждение и внесён в повестку дня Учёного совета факультета. Ожидание результата было напряжённым и непредсказуемым в отличие от большинства случаев, когда подобные обсуждения напоминают хорошо разыгранный спектакль по заранее намеченному сценарию. Даже те члены Учёного совета, которые поддерживали работу и рекомендовали её к изданию, слишком хорошо помнили обличительный пафос, прозвучавший на мартовском заседании, а потому чувствовали себя неуверенно и были готовы к отступлению. В результате вокруг меня образовался вакуум, а знакомые делали вид, что с трудом узнают меня после трёхмесячного отсутствия. Обсуждение рукописи «Истории…» было в конце повестки дня, а заседание началось с отчёта одной из кафедр, когда неожиданно было прервано появлением большой группы студентов, которые шумно вошли в аудиторию. Вели они себя уверенно и не обращали никакого внимания на недовольные взгляды членов Совета. Волнение, в котором я пребывала в ожидании «моего» вопроса, притупило мою реакцию на происходящее, и я полностью была поглощена тем, что происходило в этот момент в президиуме. И вдруг произошло из ряда вон выходящее.
Слово взял один из студентов. Сразу было видно, что это лидер и борец. Студенты пришли на обсуждение деятельности одной из ведущих кафедр факультета с требованиями обновить учебный курс и учебную базу. Ветер перестройки дал возможность студентам говорить не только на семинарах. Они отказывались изучать и сдавать экзамены по курсу, состоящему из опубликованных партийных постановлений 1930–1940-х годов «о борьбе с троцкизмом», «об Ахматовой и Зощенко», «о борьбе с космополитами». Было ясно, что студенты перешли к решительным действиям: они уже написали письмо в ЦК, а копию направили в газеты. Настоящие будущие журналисты! Ситуация накалялась. На кафедре стоял уважаемый профессор и что-то неуверенно говорил о переработке курса, запланированной на следующую пятилетку. Не известно, чем бы закончилась эта драматическая сцена, если бы не председатель, который мастерски разрешил этот накал. Смысл сказанного им заключался в том, что волнение студентов напрасно и факультет уже провёл большую работу, которая сегодня уже представлена и будет одобрена к изданию. Все посмотрели на меня и на внушительную папку с рукописью, которая должна была стать главным доказательством «перестроившегося» профессорско-преподавательского состава факультета. Так, буквально за несколько минут, был ликвидирован конфликт со студентами и решена судьба книги. Не стоит говорить, в каком состоянии я покидала «ленинскую» аудиторию, гордо неся, не замечая тяжести, драгоценную рукопись. Студенты обступили меня и стали расспрашивать. «Спасибо вам», – только и смогла я сказать в ответ. «За что?» – удивились они. Я ничего не ответила. Что я могла им объяснить? Я действительно до сих пор благодарна этим ребятам, как и очень многим архивистам, ветеранам журналистики, историкам радио, которые по-разному, но все вместе помогли выходу издания «Истории…» в 1991 г.» («История советской радиожурналистики». М., 1997. С. 24–25).

Однако можно ли верить этому мемуару? Похоже, Горяева всё перевернула с ног на голову. Кому она решила рассказать сказки? Это на журфаке-то МГУ, где всегда были сильны «прогрессистские» тенденции, в разгар перестройки гнобили либерально настроенных преподавателей?! Так можно было договориться и до того, что на самом либеральном факультете университета в конце 90-х годов кто-то посмел преследовать Галину Белую, Николая Богомолова и самого декана Ясена Засурского. Но это же полный бред.
Свидетели тех событий утверждают, что никто никогда от Горяевой не требовал ни присоединения к манифесту Нины Андреевой, ни отречения. На учёном совете её критиковали отнюдь не за приверженность либеральным идеям, а за некачественные комментарии к уникальным документам. Другое дело, что в отсутствие других исследований по истории радио и по истории советской цензуры работы Горяевой давали исследователям тем не менее хоть какую-то пищу. Как в таких случаях говорили: на безрыбье и рак – рыба.
Добавлю: сборник «История советской радиожурналистики. Документы. Тексты. Воспоминания. 1917–1945», главным составителем которого значилась Горяева, вышел в издательстве МГУ в 1991 году. И как в нём были представлены, к примеру, руководители советского радиовещания конца 20-х – первой половины 30-х годов? Скажем, Александр Бердников, Николай Смирнов, Феликс Кон? Да практически никак.
О Платоне Керженцеве в монографии говорилось, что он с 1919 по 1920 год руководил РОСТА, а в 1933 году стал председателем радиокомитета. А чем этот чиновник занимался с 1920 по 1933 год? Может, подробно, до мелочей рассказывать всю его биографию и не имело смысла. Но как можно было умолчать о том, что в конце 20-х годов Керженцев, занимая должность заместителя заведующего агитпропотделом ЦК партии, всячески вредил культуре и травил Михаила Булгакова?! Однако его ценил Молотов. Это ведь Молотов на какое-то время доверил Керженцеву ключевую должность управделами Совнаркома СССР.
Керженцева впоследствии в радиокомитете заменил К.А. Мальцев. Но о нём Горяева поместила лишь две строчки: «Мальцев К.А. (? – 1963) – председатель ВРК при СНК с 1936 по 1939 г.» (с. 61). Но это далеко не так. Константин Александрович Мальцев родился на Западном Урале в 1888 году. Летом 1925 года он получил пост заместителя заведующего агитпропотделом в ЦК партии. В 1930 году новый нарком просвещения Бубнов сделал его своим заместителем. Из радиокомитета его убрали в 1939 году. Сначала он был направлен в распоряжение Московского горкома партии. А потом его бросили в тюрьму. 27 июля 1941 года он был расстрелян.
О другом председателе радиокомитета – Стукове – Горяева дала информации чуть больше. «Стуков Г.А. (1902–1942) – работник аппарата ЦК ВКП(б), заместитель заведующего Агитпропа ЦК, председатель ВРК при СНК СССР с 1939 г. В 1942 г. погиб на фронте» (с. 67). Но и тут оказалось много неточностей. Во-первых, он родился в 1903 году. Во-вторых, инициалы у Стукова другие – Г.И. (его звали Георгий Ильич). В-третьих, он в ЦК не занимал пост зам. зава, после ареста Тамаркина его назначали зав. сектором.
А как подала Горяева Поликарпова? Она сообщила: «Поликарпов Д.А. (1905–1965) – партийный работник. В 1941–1944 гг. – председатель ВРК при СНК СССР. Позднее работал заведующим отделом культуры ЦК КПСС» (с. 72). Это всё, что исследовательница выяснила? Не густо. Специально для Горяевой расскажу, что до радио Поликарпов работал в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), отвечал там за культпросветработу. А вытащил его в центральный партаппарат из Ленинграда Андрей Жданов.
К слову: спустя 16 лет Горяева издала расширенный вариант сборника документов по радио, но уже под другим названием: «Великая книга дня…». Радио в СССР». В примечаниях она вновь дала справки о Мальцеве и Стукове. Но вновь многое переврала. Теперь годы жизни Мальцева она указала: 1888–1937 (с. 180). А это неверно. И о Стукове вновь всё перепутала (с. 181).
Второй момент, который, видимо, сыграл немалую роль в назначении Горяевой руководителем аймермахерской программы. После распада СССР Горяева как убеждённая сторонница ельцинизма быстро приобрела серьёзные связи в созданной чуть ли не с нуля архивной службе России (где всем тогда заправлял муж главного спичрайтера Ельцина Людмилы ПихоиРудольф Пихоя); это при нём произошла масштабная перекачка материалов с ценнейшими архивными документами за океан. Это помогло получить ей доступ в Архив Президента РФ, куда после развала Советского Союза попали бесценные фонды многих бывших руководителей страны, а также огромные массивы документов Кремля и политбюро ЦК КПСС. Плюс немалую роль сыграли и семейные связи (муж Горяевой занимал видное положение в одном из российских телерадиохолдингов, а дочь была ведущей информационной программы «Вести» на телеканале «Россия»).
Немаловажным оказался и третий момент. Горяева, как и Аймермахер, с молодости симпатизировала либералам и левому искусству.
К реализации программы Горяева со своей группой приступила уже в начале 1997 года.

 

5. Как в немецком проекте отметился бывший архив ЦК КПСС

Тогда же стартовал и другой проект Аймермахера по созданию серии сборников архивных документов под общим названием «Культура и власть от Сталина до Горбачёва». Аймермахер собирался привлечь к составлению книг для этой серии специалистов из РГАНИ, РГАСПИ, ГАРФа и ряда других архивов. Но планы немецкого учёного вошли в противоречие с интересами архивных чиновников. Ряд наших функционеров хотели, чтобы немецкие деньги достались только их структурам, и никому больше. В частности, руководство РГАНИ предпочло работу над большей частью сборников вести самостоятельно, без привлечения сотрудников из других архивохранилищ.


Открыл задуманную Аймермахером архивную серию сборник «Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958–1964. Документы» (он был составлен группой архивистов под руководством заместителя директора РГАНИ Виталия Афиани).

«Собранные в этом издании источники, – отметил в предисловии Аймермахер, – существенно дополняют наши сведения о времени между 1958 и 1964 годами, полученные из различных официальных и полуофициальных текстов, писем и мемуаров. С их помощью возможны новый взгляд и принципиально новая оценка изменяющихся отношений между общественно-политическими интересами власти и культурными потребностями тех, кто не имел никаких функций в государственных институтах и кто был заинтересован в естественных, менее идеологически зависимых отношениях между государством и обществом. Эти документы дают нам также возможность яснее судить об истинных «установках» опубликованных в то время и зачастую абстрактно написанных постановлений ЦК и полуабстрактных, полуконкретных редакционных статей. С их помощью можно отчётливее видеть общественно-политическую и идеологическую значимость отдельных документов и относительно точно определить, из каких партийных и государственных инстанций исходили конкретные инициативы, приводившие в действие целый арсенал скрытых механизмов руководства и контроля.
Эти документы представляют собой превосходный материал не только для изучения деятельности различных механизмов управления. Они также позволяют проследить постоянно повторяющиеся попытки власти удержать в определённых границах эрозию сталинской культурной модели и сделать её регулируемой. Однако данный сборник документов не ставит себе целью представить попытки регулирования в этой области во всей полноте, а стремится лишь отразить их наиболее важные аспекты.
Предлагаемый сборник документирует советскую культурную политику, освещая то, как она разрабатывалась, как решалась и политически осуществлялась за кулисами «партийного аппарата». Кроме этого, он содержит множество аналитических и интерпретаторских аспектов, которые позволяют реконструировать как оценку культурной ситуации после смерти Сталина и её последствия, так и самооценку культурно-политических механизмов управления для проблем общества в целом».

Однако никто почему-то не отметил, что сборник «Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958–1964. Докумнты» получился тенденциозным. Во-первых, составители нигде не сообщили о принципах отбора материалов для этой книги. Так, давая стенограммы некоторых заседаний, они опустили часть речей. Почему? Из-за обилия в них общих фраз? Или по другим причинам (кому-то не угодили сами ораторы или у кого-то неприятие вызвали приведённые этими ораторами факты)? Во-вторых, убогими получились комментарии.
Следом за сборником с материалами идеологических комиссий ЦК КПСС Аймермахер как главный редактор серии санкционировал сдачу в печать книг с материалами аппарата ЦК за 1953–1957 и 1958–1964 годы. Но к ним у исследователей оказалось ещё больше вопросов.
Давайте вспомним, чем важны были 1953–1957 годы хотя бы в плане литературы. Именно тогда в стране началась «оттепель». Но как приняла власть знаковую повесть Эренбурга «Оттепель»? Потом «Новый мир» опубликовал важную статью Владимира Померанцева об искренности. За этот и некоторые другие материалы партийные идеологи устроили судилище над главным редактором журнала Твардовским. Профильный отдел ЦК – науки и культуры – не успевал тогда сочинять для Кремля записки.
Идём дальше. В канун открытия второго съезда советских писателей власть пошла на создание нескольких новых «толстых» журналов, в том числе «Невы», «Юности», «Иностранной литературы» … Только на эту тему высшему руководству страны были поданы почти двадцать записок. (Вообще-то планировалось возродить журналы «Тридцать дней», «Красная новь» – под названием «Москва», «Молодая гвардия», «Литературная учёба» – и создать журнал «Вопросы литературы», и были подобраны даже кандидатуры главредов, но возникла заминка, какие-то издания стали выходить позже, а от «Тридцати дней» вообще власть отказалась).
На самом съезде скандал вызвала речь Шолохова. Кремль был взбешён. А потом самоубийством покончил Фадеев, оставивший после себя письмо для кремлёвских начальников.
Вспоминаем, что потом произошло. А затем были секс-скандалы с участием министра культуры СССР Г.Александрова, одного из руководителей Института мировой литературы А.Еголина, директора Литературного института С.Петрова и других функционеров, образование Московской писательской организации, приход в «Литгазету» Всеволода Кочетова, который резко сменил курс этого издания, попытка Пастернака пробить в «Новом мире» свой роман «Доктор Живаго», появление в «Новом мире» романа В.Дудинцева «Не хлебом единым», работа над первыми выпусками альманаха «Литературная Москва», встречи на рубеже 1956/57 годов секретарей ЦК КПСС сначала с ведущими писателями, а затем с художниками и композиторами, рассмотрение в ЦК КПСС вопросов о создании Союза писателей России, газеты «Литература и жизнь» и издательства «Современник»…
В эти годы кардинально поменялись структуры, отвечавшие в стране за руководство культурой и, в частности, литературой. Например, в 1953 году появился отдел науки и культуры ЦК КПСС, который возглавил А.Румянцев. Спустя два года из этого отдела выделился отдел культуры, заведовать которым был назначен Д.Поликарпов. В 1956 году Хрущёв образовал Бюро ЦК КПСС по РСФСР, на которое потом был заточен отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР (его руководителем стал Н.Казьмин). Другой важный факт: в конце 1956 – начале 1957 года вопросы культуры находились в ведении сразу четырёх секретарей ЦК: П.Поспелова, М.Суслова, Е.Фурцевой и Д.Шепилова. Кроме того, регулярно тогда вопросы развития литературы рассматривали и такие секретари ЦК, как А.Аристов, Н.Беляев и Л.Брежнев.
Но как всё это отразилось в сборнике «Аппарат ЦК»? Почти никак. Отборщики документов даже не посчитали нужным тщательно просмотреть рассекреченную часть фондов Президиума и Секретариата ЦК КПСС за 1953–1957 годы.
Другой момент: в названии серии указаны хронологические рамки – от Сталина до Горбачёва. Я ещё могу понять, почему инициаторы начали не с первых лет советской власти, а сразу ухватились за 50-е годы. Возможно, они исходили из того, что 50-е годы были хуже других лет изучены и исследователям не терпелось побыстрей закрыть имевшиеся лакуны. Но когда-то следовало вернуться и к 20–30-м годам. Однако за два десятилетия, что выходит серия, архивисты так до первых послеоктябрьских годов и не добрались. Почему? Не из-за скрытой ли борьбы между РГАНИ и РГАСПИ за доступ к зарубежным источникам финансирования (напомню: партийные документы за 1917–1953 годы хранятся в РГАСПИ, а монополия на данную архивную серию осталась, похоже, у РГАНИ)?

 

6. Почему немцы взялись тиражировать
монографии Горяевой

Параллельно со сборниками документов в книжной серии «Культура и власть от Сталина до Горбачёва» с начала «нулевых» годов стали выходить и монографии. Для монографий в название серии было даже добавлено заключительное слово: «Исследования».


Открыла эту исследовательскую часть серии «Культура и власть от Сталина до Горбачёва» в 2000 году монография Татьяны Горяевой «Радио России. Политический контроль радиовещания в 1920-х – начале 1930-х годов. Документированная история». Правда, эта книга сразу вызвала у исследователей много вопросов. Прежде всего удивило название. Ведь в рассматриваемый Горяевой период наша страна носила название не Россия, а Советский Союз. Во-вторых, исследовательница путала некоторые вещи. Она утверждала: «…функции политической цензуры в стране под руководством Агитпропа ЦК ВКП(б) осуществляли Наркомпрос с 1918 г., Госиздат с 1919 г., Главполитпросвет с 1921 г., Главлит с 1922 г., Главрепертком с 1923 г.» (с. 78). Но все перечисленные ею органы (кроме, естественно, Агитпропа ЦК) существовал при Наркомпросе и в конечном счёте замыкались вплоть до осени 1929 года на А.Луначарского, а затем на А.Бубнова. Другой момент: Горяева так и не показала, как в конце 20-х – начале 30-х годов осуществляли руководство радиовещанием А.Шотман, Александр Бердников, Николай Смирнов, Феликс Кон и какие к ним имелись претензии у Кремля (она ограничилась лишь тем, что поместила в свою книгу материалы о том, как в 1928 году Бердников, до этого не сумевший организовать работу Комитета по печати, пытался реорганизовать радиовещание в информагентство по примеру РОСТА). Такое складывалось впечатление, что фамилии Смирнова или Кона исследовательнице вообще ни о чём не говорили.
Ещё одну монографию – «Политическая цензура в СССР. 1917–1991» – Горяева выпустила в 2002 году, но уже не благодаря Рурскому университету, а за счёт Российского гуманитарного научного фонда. В конце своей работы она заявила, что её книга «является первым в отечественной историографии результатом системного анализа исторического опыта советской политической цензуры как единого, целостного процесса» (с. 386). Но это не совсем так. Ещё до Горяевой очень много сделал для системного анализа опыта цензуры Арлен Блюм.
А как проявила Горяева себя в проекте Аймермахера? Уже в 2004 году она рассказывала, что работа по новой программе строилась на беспрецедентном сквозном выявлении документов в профильных фондах РГАСПИ, РГАЛИ и ГАРФ. По её словам, за несколько лет ей удалось создать информационную базу, в которую были включены свыше 15 тысяч документированных фактов и более одной тысячи персоналий.

7. Профанация за немецкие деньги
хорошей идеи

По итогам первых исследований группа Горяевой при финансовой поддержке одного из институтов Рурского университета выпустила в 2004 году некое подобие справочника под названием «Институты управления культурой в период становления. 1917–1930-е гг. Партийное руководство; государственные органы управления: Схемы». Отдельно стоит подчеркнуть: данный сборник пополнил серию «Культура и власть от Сталина до Горбачёва. Исследования». Но на поверку эта книга оказалась чистейшей воды халтурой.


У меня, к примеру, сразу возник вопрос: почему составители сборника проигнорировали такой важный архив, как РГАНИ. Для несведущих в архивном деле людей тут могло бы быть простое объяснение: данный архив содержит партийные документы в основном за 1953–1991 годы, а материалы предыдущих лет следует искать в РГАСПИ. Но это, повторю, оговорка для несведущих людей. Профессионалы давно знают о том, что в РГАНИ в разные годы из Архива Президента Российской Федерации были переданы огромные массивы документов как за первые послеоктябрьские годы, так и за другие периоды. Не могла этого не знать и Горяева. Разве не она в 2000 году хвасталась тем, что ещё в середине 90-х годов получила доступ к Архиву Президента?!

«Не скрою, – писала Горяева, – что я с огромным волнением ожидала того дня, когда, оформив определённую форму секретности, подписав необходимые документы и получив долгожданную визу руководителя Администрации Президента России, смогу, как мне это тогда казалось, прикоснуться к самым заветным тайнам, ответить на все вопросы, свести все концы с концами» (Т.Горяева. Радио России. М., 2000. С. 52).

Но, как призналась Горяева, знакомство с этим архивом не принесло ей особых эмоций, а только помогло что-то добавить и уточнить для сборника документов о советской цензуре. Впрочем, тут главное дело не в эмоциях. Важно другое: Горяева своими глазами увидела, какие конкретно документы находились в архиве Президента. Понятно, далеко не всё она могла использовать в 1997 году. Но что мешало ей учесть эти документы после их рассекречивания и передачи в РГАНИ? Это для меня осталось загадкой.
К слову: в начале «нулевых» годов Горяева слабо понимала значение партийных архивов в целом и РГАНИ в частности. Но тогда почему она не проконсультировалась с другой участницей проекта – Л.Роговой, которая на тот момент занимала пост заместителя директора РГАСПИ и лучше других разбиралась в особенностях комплектования фондов партийных архивов?
В этом же материале я более подробно остановлюсь на серьёзных недостатках сборника «Институты управления культурой…».
Особенно неудачным получился второй раздел, главным автором которого являлась всё та же Горяева. Во-первых, как можно было все управленческие структуры в сфере культуры, действовавшие в первое десятилетие советской власти, свести только к Наркомату просвещения РСФСР?! Да, Наркомпрос действительно, по сути, являлся общесоюзным стратегическим органом управления искусством в течение двух десятилетий. Но какие-то структуры, занимавшиеся вопросами культуры, находились в ведении ВСНХ, Госплана, Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, Наркомторга, профсоюзов, других организаций. А как это отразилось в сборнике? Да почти никак.
Второе. Общеизвестно, что поначалу Наркомпрос размещался в Петрограде. Но весной 1918 года правительство переехало в Москву. А вот аппарат Наркомпроса ещё почти целый год метался меж двух столиц. Во-первых, сам Луначарский вплоть до лета 1919 года предпочитал работать в основном в Петрограде (московской частью аппарата ведомства управлял в основном П.Штернберг). Во-вторых, не спешили перебираться в Москву почти все отделы, связанные с искусством. Это не значило, что Москва в 18-м году управлением культурой совсем не занималась. Нет, это не верно. Так, театрами в Москве в 18-м году руководила Елена Малиновская, а за изобразительным искусством надзирал Владимир Татлин. Но тут важен другой вопрос: отдел Малиновской входил в структуру центрального аппарата Наркомпроса или подчинялся исключительно московским властям? А на кого замыкалась гражданская жена Горького – Мария Андреева, которая одно время курировала театры в Петрограде? Она изначально подчинялась заведующей ТЕО Наркомпроса Ольге Каменевой или работала автономно от центрального аппарата Наркомпроса?
Из вышедшего в 2014 году сборника «Институты управления культурой…» (в котором Горяева указана как научный руководитель группы) я так и не понял, какие в середине 1918 года отделы Наркомпроса переехали в Москву, а какие продолжали управлять теми или иными процессами из Петрограда. Какая информация дана в указанном сборнике? В этой книге я нашёл схему структур Наркомпроса по состоянию на 1 июля 1918 года и сведения о кадровых переменах в руководстве данного ведомства и отдельно сведения о кадровых переменах в отделе изобразительных искусств и в кинематографическом отделе. Ссылок на нахождение тех или иных подразделений Наркомата в Петрограде я нигде не обнаружил. Как нигде не нашёл указаний и на то, что тот или иной руководитель управлял вверенным ему участком работы не из Москвы, а из Петрограда.
Чтобы прояснить для себя данный вопрос, я обратился к другим печатным источникам и архивным документам. Так, в бывшей Ленинской библиотеке я отыскал изданный в 1918 году «Справочник Народного Комиссариата по Просвещению РСФСР». В этом издании отмечено, что отдел государственных театров, возглавляемый самим наркомом Луначарским, на тот момент размещался в Петрограде (с. 13). В Петрограде на лето 1918 года находился и библиотечный отдел Наркомпроса, которым тогда заведовал А.Кудрявцев (с. 16), в Москве, если верить справочнику, располагалось Московское библиотечное отделение при Комиссариате Просвещения (им руководил В.Брюсов) (с. 17).
Дальше я обратился к выходившему в 1918–1919 годах «Временнику театрального отдела Народного комиссариата по просвещению». В первом номере этого временника (он был издан в ноябре 1918 года) было помещено положение о театральном отделе («Известия» опубликовали его ещё 19 сентября 1918 года). В этом положении чётко говорилось, что театральный отдел состоит из двух частей: московской и петербургской.

«Центральное управление Театральным Отделом, – подчёркивалось в Положении, – переносится в Москву, в Петербурге же остаётся Отделение, управляемое, в периоды отсутствия Заведующего Отделом, Заместителем последнего (помощник Заведующего Театральным отделом)» («Временник театрального Отдела…». Вып. 1. – Пг.–М, 1918. С. 3).

Исходя из этого, логично предположить, что первая жена председателя Моссовета Льва Каменева – Ольга Каменева заведовала всем театральным отделом Наркомпроса, но у неё был заместитель по Петрограду. Но почему это никак не отразилось в сборнике «Институты управления культурой…», неясно.
Много неясностей в сборнике связано и с отделом изобразительных искусств. Как известно, первым его руководителем был Давид Штеренберг. Искусствовед М.Евсевьев утверждал, что Штеренберг одно время пытался управлять как петербургским отделением, так и московским. Но из составленных группой Горяевой схем эти особенности управления выявить невозможно.
Я уже не говорю о том, что помешало Горяевой дать в сборнике сведения о кадровых переменах в отделе Пролеткульта, отделе по делам музеев или в музыкальном отделе.
Третье. Так сложилось после победы большевиков, что все окончательные решения в нашей стране, в том числе по структурам ведомств и руководителям всех подразделений, принимала коммунистическая партия. Зачастую приказы наркоматов и правительства носили формальный характер. Пролистайте для примера протоколы Политбюро или Оргбюро ЦК РКП(б). Почти в каждом протоколе можно найти записи об утверждении в должностях тех или иных людей. А если опираться на вышедший под редакцией Горяевой сборник «Институты управления…», получалось, что коллегию Наркомпроса всегда формировал только и только Совнарком, что в корне неверно. Стоит отметить, что не на коллегиях Наркомпроса решались и судьбы большинства конкретных подразделений ведомства, которые управляли культурой.
В-четвёртых, непонятно, почему в одних случаях авторы сборника давали подробные сведения о составе и сотрудниках структурных подразделений Наркомпроса, а в других ограничивались короткой справкой. Возьму для примера материалы о Государственном учёном совете (ГУСе). В сборнике подробно освещены структура и кадровый состав ГУСа в 1925 году (с. 112–113). Но разве этот совет возник не намного раньше? И почему так же подробно не расписан состав ГУСа за 1931–1932 годы? Неужели только потому, что тогда заместителем председателя ГУСа и одновременно членом Коллегии Наркомата просвещения был Григорий Зиновьев, которого много лет наши историки предпочитали даже не упоминать. Ладно, понятно, когда за правдивые рассказы о роли Зиновьева в развитии просвещения людей могли упрятать в тюрьмы? Но чего испугалась Горяева в 2004 году?
Много неточностей я нашёл и в справках и схемах, касающихся Главискусства, преобразованного впоследствии в сектор искусства Наркомпроса. В сборнике утверждается: «В связи с реорганизацией Главискусства и снятием с должности Начальника Управления А.И. Свидерского к 1 октября 1929 года были произведены следующие структурные и кадровые изменения:
1. Заведующий – вакансия
Зам. заведующего – Л.Л. Оболенский
Зам. заведующего Ф.Ф. Раскольников» (с. 129).
Но всё было несколько иначе. Реорганизация Главискусства началась ещё весной 1929 года. Она привела к тому, что в этом управлении отказались от существования отделов, создав инспектуры. Окончательно новые штаты Главискусства были утверждены коллегией Наркомпроса 1 сентября 1929 года. Спустя неделю, 7 сентября вышло распоряжение Главискусства за номером 179. В этом распоряжении были обозначены 34 ставки. Заведующим Главискусством в этом распоряжении значился Алексей Свидерский, которому разрешили иметь заместителей (два уже имелись: Леонид Оболенский и Фёдор Раскольников, третий подыскивался) (РГАЛИ, ф. 645, оп. 1, д. 203, л. 88).
Правда состояла в том, что Политбюро ЦК ВКП(б) ещё 29 августа 1929 года постановило:

«а) освободить т. Свидерского А.И. от работы в Главискусстве и от должности члена коллегии НКПроса РСФСР
б) утвердить т. Свидерского А.И. полпредом СССР в Латвии, освободив от этой работы тов. Лоренца И.Л.» (РГАНИ, ф. 3, оп. 33, д. 2, л. 179).

После назначения Свидерского в Латвию временно исполнять обязанности заведующего Главискусством стал Оболенский. Но новый нарком просвещения Бубнов отказался иметь с ним дело. Он предпочёл опереться на тех людей, с кем когда-то мотался по фронтам гражданской войны.
30 сентября 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило новым заведующим Главискусством и членом Коллегии Наркомпроса Фёдора Раскольникова. Его заместителями были утверждены Иван Беспалов, Ричард Пикель и Валентин Маркичев. Правда, уже 28 ноября 1929 года ему одного из заместителей заменили на Георгия Колоскова. Кстати, само Главискусство на тот момент уже имело другое название – Совет по делам искусства и художественной литературы. Добавлю: в архивах сохранились несколько списков работников этого Главка: по состоянию на 10 июня 1929 года (РГАЛИ, ф. 645, оп. 1, д. 203, лл. 90–91), на 7 сентября 1929 года (РГАЛИ, ф. 645, оп. 1, д. 203, лл. 80–81) и на 4 ноября 1931 года (РГАЛИ, ф. 645, оп. 1, д. 203, лл. 19–20). Ну а Оболенский был возвращён в Ленинград (он стал пятым по счёту директором Эрмитажа). Но в материалах вышедшего в 2004 году сборника эта важная информация никак отражена не была.
Много недоумений вызвала и помещённая в сборнике «Институты управления…» главка «Реорганизация управления культурой середины 1930-х гг.: Комитет по делам искусств СССР». В ней сообщалось: «Во главе Комитета стоял председатель, который назначался СКН СССР. Два его заместителя также назначались СНК СССР. Состав Комитета утверждался СНК СССР по представлению председателя» (с. 146). А как было в реальности?
Для полной ясности процитирую постановление Политбюро ЦК от 7 января 1936 года: «Утвердить председателем Комитета искусств т. Керженцева, первым заместителем т. Боярского (с освобождением от других обязанностей), вторым заместителем – т. Шумяцкого» (РГАНИ, ф. 3, оп. 35, д. 3, л. 1). Какие после этого остались невыясненные вопросы?
Дальше. В сборнике очень тенденциозно представлен служебный путь первого председателя Комитета по делам искусств Керженцева. О втором председателе – Алексее Назарове – указано, что о нём «можно сказать только то, что его рекомендовал Орготдел ЦК ВКП(б), а освобождён от должности он был по состоянию здоровья» (с. 147). Что – Горяева не знала, что Назаров раньше (с 1929 по 1937 год) работал в газете «Правда», где со временем стал руководителем отдела литературы и искусства, потом – с 1937 по 1938 год – занимал пост заместителя заведующего отделом печати ЦК ВКП(б)? Храпченко был назначен третьим председателем Комитета не 30 мая 1939 года (как это утверждается на с. 147 сборника), а только 4 декабря 1939 года – после принятия Политбюро ЦК соответствующего постановления (РГАНИ, ф. 3, оп. 35, д. 3, л. 29). Другое дело, что он 31 марта 1939 года опять-таки по решению Политбюро стал всего лишь исполняющим обязанности председателя.
Очень много вопросов и к главке «Организационная структура издательского дела в РСФСР и СССР. 1919–1940 гг. Автор этой главки сообщила: «Необходимо отметить, что среди материалов в основном отсутствуют необходимые документы, фиксирующие структуру Госиздата и поясняющие её частные изменения за период его существования» (с. 239). Но насколько верно это утверждение? Как указано в главке, автор просмотрела на данную тему всего лишь два фонда в ГАРФе: фонд Госиздата (Ф.Р.-395) и фонд ОГИЗа (Ф.Р.-4581). А почему она проигнорировала дела, отложившиеся в фондах РГАНИ и РГАЛИ?
Далее: Горяева и её соавторы нарисовали для сборника 15 схем по издательскому делу. Но при этом они умудрились не дать ни одной схемы Комитета по печати, действовавшего в середине 20-х годов в системе Наркомата по внутренней торговле. Тоже по причине отсутствия в архивах необходимых документов? А может, Горяева просто не там искала? Наверное, в поисковой работе всё-таки следует опираться не на дилетантов, а на специалистов.
Я уже не говорю о том, как Горяева подала в сборнике «Институты управления культурой…» информацию о персоналиях. Она перечислила не одну сотню фамилий. Но этого было мало. Хотя бы Горяева указала точные даты, в которые люди находились на руководящих постах в сфере культуры (а ещё лучше привела бы краткие биографические сведения об этих людях).
Ну и главное – в книге «Институты управления культурой…» отсутствовали серьёзные комментарии.
Наверное, какие-то существенные пробелы можно было ликвидировать в ходе реализации второго этапа проекта, посвящённого уже 1940–1970-м годам. Но, похоже, второй этап забуксовал. Во всяком случае о его завершении до сих пор никаких сведений найти не удалось.
Тайной остаётся и то, где находится информационная база проекта. Я в мае 2019 года беседовал на эту тему с заведующей читального зала РГАСПИ Галиной Горской. Она не новичок в архивном деле. За несколько десятилетий через её руки прошли тысячи архивных дел, предназначавшихся для изучения зарубежными и отечественными исследователями. Но даже она не знает, почему сорвалась реализация второго этапа проекта и куда делать информационная база, собранная в рамках первого этапа. Такое впечатление, что несколько человек, близких к архивному начальству, хорошо погрели руки, а потом по-тихому слиняли из проекта, всё бросив на произвол судьбы.

 

8. За что не стыдно

Надо отметить, что одновременно с группой Горяевой изучением взаимоотношений власти и культуры при существенной финансовой поддержке структур Рурского университета и лично Аймермахера занимались и другие российские учёные. В частности, Арлен Блюм много работал над историей советской цензуры. В 1999 году он по этой теме издал в Бохуме сборник уникальных документов. У нас эта книга под названием «Цензура в Советском Союзе. 1917–1991. Документы» была переиздана в 2004 году.
Другие исследователи – Л.Кресина и Ефим Динерштейн – взялись за выявление материалов по изданию художественной литературы в РСФСР в 1919–1924 годах. В 1998 году они подготовили свой путеводитель по Госиздату. Однако он вышел лишь в 2009 году. Правда, из составленного Кресиной и Динерштейном сборника складывалось впечатление, что фонд Госиздата есть только в Госархиве РФ (ГАРФ). А это не так. Фонд Госиздата существует также в РГАЛИ. Много материалов по Госиздату отложилось и в РГАНИ (смотри, в частности, фонд 3, опись 34, дела 19, 20, 21). Почему Кресина и Динерштейн это не учли, лично для меня осталось непонятным.
К слову: сборники Блюма и Кресиной и Динерштейна у нас выходили в серии «Культура и власть от Сталина до Горбачёва. Документы», главным редактором которой долго значился Карл Аймермахер.

(окончание следует)

Один комментарий на «“Культура и власть от Сталина до Горбачёва”»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.