Уроки Белинского

№ 2008 / 26, 23.02.2015


Помните, каким эпиграфом открываются «Литературные мечтания»: «Есть ли у вас хорошие книги? – Нет, но у нас есть великие писатели. – Так, по крайней мере, у вас есть словесность? – Напротив, у нас есть только книжная торговля».
А какое направление в литературе тогда было ведущим? – Торговое. Тон задавал издатель. Он, заметил Белинский, «одобряет и ободряет юные и дряхлые таланты очаровательным звоном ходячей монеты, он даёт направление и указывает путь этим гениям и полугениям, не даёт им лениться, словом, производит в нашей литературе жизнь и деятельность»1.
Что мы видим сейчас? То время вернулось. Каждый второй в нашей литературе если не «великий писатель», то уж определённо «классик». А «торговой» литературой забиты все киоски…
Хорошо это или плохо? С одной стороны, хорошо. «…Будем радоваться и тому, – пишет Белинский, – что теперь талант и трудолюбие дают (хотя и не всем) честный кусок хлеба!… истинный талант не убивают деньги… Поверьте, что если бы теперь нельзя было ни копейки добиться литературными трудами, наша литература от этого не была бы ни на волос лучше». С другой стороны, «верная пожива от литературных трудов умножает число непризванных литераторов, наводняет литературу потопом дурных сочинений; но это зло необходимое. Литература, как и общество, имеет своих плебеев, свою чернь, а чернь везде бывает и невежественна, и нагла, и бесстыдна» (II, 128, 129).
Что же в этих условиях должен делать критик? – «…Преследовать литературным судом литературные штуки всякого рода, обличать шарлатанство и бездарность», не говоря уже о книгах, которые критика «должна преследовать огнём и мечом, как преступление против здравого смысла, языка, литературы и искусства» (I, 310 – 311; VI, 125. Курсив мой. – А.К.).
Как и каким образом литературный критик вершит свой суд? Точно так же, как и любой судья, поверяя поступки «подследственного» (а литературно-художественные произведения ещё какой поступок) статьями и положениями соответствующих кодексов, законов, уставов. В делах писательских таким кодексом, таким сводом законов и уставом является теория литературы.
И литературный, и гражданский, и прочие суды процедурно, по механизму своей работы ничем не отличаются друг от друга: и там и тут решения и приговоры выносятся на основе существующих в каждой области законов, т.е. прилагая теорию к практике. Для Белинского это было очевидным и естественным. «Критика, – пишет он, – есть приложение теории к практике». В этом не сомневается и его главный оппонент-современник Валериан Майков, во многом другом не соглашавшийся с Белинским. «Что такое литературная критика?» – вопрошает он и сам же отвечает: «Приложение теории литературы к произведению литературному»2.
Но чтобы «прилагать теорию литературы к произведению литературному», её нужно иметь. Не ведая о сущности предмета, невозможно сколько-нибудь квалифицированно судить о самом предмете. Литературный суд не исключение. Без чётких представлений о сущности, природе и назначении художественной литературы, что является исходным понятием, основанием её теории, любое суждение о произведении литературном будет любительским. «…Критику, – писал Белинский, – должны быть известны современные понятия о творчестве; иначе он не может и не имеет права ни о чём судить» (I, 356).
Истинный критик, как отметил ещё В.А. Жуковский, «знает все правила искусства, знаком с превосходнейшими образцами изящного; но в суждениях своих не подчиняется рабски ни образцам, ни правилам; в душе его существует собственный идеал совершенства, так сказать, составленный из всех красот, замеченных им в произведениях изящного, идеал, с которым он сравнивает всякое новое произведение художника, идеал возможного, служащий ему верным указателем для определения степеней превосходства»3.
Белинский соглашается с Жуковским, но не останавливается на этом и идёт дальше. Он понимает, что теория литературы («правила искусства») не застывшая, неизменяемая, вечная система законов творчества. «Как с постепенным ходом жизни народа, – пишет он, – изменяется его законодательство чрез отменение старых законов и введение новых, сообразно с требованиями общества, так изменяются и законы изящного с получением новых фактов, на которых они основываются» (I, 356).
Что же способно изменить существующие «правила искусства», «законы изящного», теорию литературы, какие «новые факты»? – Появление произведений с неизвестными до того красотами. А создать такие произведения, заметит Белинский, под силу только «новому гению», который «открывает миру новую сферу в искусстве и оставляет за собою господствующую критику, нанося ей тем смертельный удар…» (VI, 287). Смертельный тем, что творит «оригинально, самобытно», воспроизводя «явления жизни в образах новых, никому не доступных и никем не подозреваемых…» (I, 105, 156), достоинство которых невозможно оценить в понятиях существующей – «господствующей» – теории литературы.
Открытие «новой сферы в искусстве», а только это даёт право критике называть писателя гением, расширяет границы и возможности самого искусства, неизбежно обогащая или даже изменяя его «правила» и «законы изящного», что автоматически и неотвратимо сказывается на теории искусства (литературы), наполняя основные её понятия новым содержанием. При этом соответствующим образом изменяется и критика, вынужденная, даже обязанная прилагать к литературным произведениям теорию, основанную уже на изменившихся «правилах искусства» и «законах творчества», чтобы не отставать от литературы и художественного развития.
С другой стороны, «в свою очередь», как замечает Белинский, если «нового гения» всё нет и нет, то «движение мысли, совершаемое в критике, приготовляет новое искусство, опереживая и убивая старое» (VI, 287). В этом случае теоретическая мысль критиков работает на опережение, и критика становится «движущейся эстетикой», изменяя «правила искусства» и «законы изящного», обозначая контуры нового искусства и литературы.
Для Белинского критика была и «литературным судом» («приложением теории к практике»), и «движущейся эстетикой» («…шагом вперёд, открытием нового, расширением пределов знания или даже совершенным его изменением…» – II, 123).

С чего начал Белинский? С решения главного теоретического вопроса: «Что такое литература?», – т.е. с формирования собственной, качественно новой теории литературы и ответа на вопрос: «Какой была до того наша литература и какой она должна быть, чтобы называться действительно литературой и не вообще, а в полном смысле русской?»

В его утверждении «У нас нет литературы?» – не было для литературной общественности тех лет ничего нового, оригинального, тем более вызывающего, шокирующего современников, как это считалось до недавнего времени и продолжает сохраняться в ряде работ, прежде всего в учебной литературе. В 20-х – начале 30-х годов XIX века подобное заявление звучало постоянно. Последний раз – буквально накануне выхода Белинского на своё поприще. «У нас нет литературы – говорят многие, – и кто не согласится, что это правда? – писал Кс.Полевой в статье «О новом направлении в русской словесности», опубликованной в мартовском номере «Московского Телеграфа» за 1834 год. – У нас нет литературы потому, что книги русские не выражают вполне России. Они пишутся и издаются большею частию по разным относительным причинам… Наконец, подражательность… давняя губительница наших писателей – не дозволяет русскому уму явить себя во всей красе и силе»4.
От досужих, многим уже достаточно поднадоевших разговоров, что «у нас нет литературы», Белинский переходит к делу, желая добиться того, чтобы литература у нас появилась, чтобы «книги русские выражали вполне Россию».
Отвечая на упрёки в якобы неуважительном отношении к отечественной словесности и даже чуть ли не в отсутствии патриотизма, он писал: «…я отвергаю существование русской литературы только под тем значением литературы, какое ей даю, а под другими значениями вполне убеждён в её существовании» (I, 379). И первой задачей писателей, нацеленных на создание литературы не подражательной, а оригинальной, «выражающей вполне Россию», он считает «верное изображение картин русской жизни» (I, 93).
Только решив для себя с учётом «современных понятий о творчестве» теоретический вопрос: что такое литература и какой должна быть наша литература, – Белинский почувствовал, что сможет судить о достоинствах произведений отечественных писателей, что имеет на это право, так как именно ему открылась истина о сущности и назначении литературы. «Итак, – заявляет он, – я решаюсь быть органом нового общественного мнения… Конечно, – замечает он при этом, – страшно выходить на бой с общественным мнением и восставать явно против его идолов, но я решаюсь на это не столько по смелости, сколько по бескорыстной любви к истине… а истина дороже всех на свете авторитетов» (I, 83). И не теряя времени, начинает борьбу за русскую литературу в том значении, какое ей дал, прилагая положения формирующейся у него теории литературы к произведениям отечественных писателей.
«Литературные мечтания» явились «приговором» всей русской литературе XVIII – первой трети XIX века, вынесенным Белинским на основе понятия о литературе как «выражении – символе внутренней жизни народа», теоретическим обоснованием которого открывалась его статья. Это понятие выступает главным критерием оценки творчества наших писателей, поверку которым выдерживают произведения лишь четырёх из них: Г.Р. Державина, А.С. Пушкина, И.А. Крылова и А.С. Грибоедова, – подтверждая «законность» и следовательно справедливость исходного утверждения, что «у нас нет литературы», потому что «не могут… составить целую литературу четыре человека, явившиеся не в одно время…» (I, 101). И в дальнейшем каждую свою статью и развёрнутую рецензию Белинский начинает с обозначения теоретических позиций и понятий, на основе которых будет вершить свой «литературный суд» и выносить соответствующий «приговор», чтобы не было недоразумений относительно «законности» его суда, который у других судей при других понятиях – «правилах творчества» и «законах изящного», может завершаться иным «приговором».
Своё «литературное учение», теорию литературы молодой Белинский строит, опираясь на систему существовавших тогда понятий, по-своему истолковывая их содержание, определяя, в каком значении он будет ими пользоваться, прилагать к литературным произведениям. Он полностью разделяет основные положения популярной на то время литературной теории романтиков, их воззрения на специфику, назначение и цели искусства. «Изображать, воспроизводить в слове, в звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы: вот единая и вечная тема искусства!.. Да, – повторяет он, – искусство есть выражение великой идеи вселенной в её бесконечно разнообразных явлениях!» (I, 32). Литературной теории романтиков отвечало и его понятие о литературе как «выражении-символе внутренней жизни народа». С этих позиций Белинский и подходил тогда к оценке произведений наших писателей, вершил свой «литературный суд».

Но вот он знакомится с творчеством поэта, который «наносит смертельный удар» его романтическим представлениям о цели и назначении искусства, спустив его с заоблачных высот «великой идеи вселенной» и неуловимой «идеи русской жизни» как проявления этой «великой идеи», на грешную землю. Это был А.В. Кольцов – «гениальный талант», как скажет о нём Белинский.

Кольцов «открыл миру новую сферу в искусстве» – поэзию жизни русских крестьян, воспроизведя явления нашей жизни в образах новых, никому до него не доступных и никем даже не подозреваемых, сделав то, что в глазах Белинского было уделом гения5. В «Пирушке русских поселян», «Размышлении поселянина», «Песне пахаря» Кольцов художественно воплотил «поэзию жизни наших простолюдинов» (I, 389), поэзию крестьянского труда, открыв всему миру, что и в жизни наших самых простых людей есть своя поэзия.
Мысль о том, что, только будучи художественным выражением поэзии русской жизни, показав тем самым свою самобытность и оригинальность, наша литература сможет войти на равных в семью мировых литератур, целиком и бесповоротно овладевает сознанием Белинского. Он сразу замечает, что не только Кольцову, но и другим нашим писателям удалось её выразить. В «Симеоне Кирдяпе» Н.А. Полевого «этой живой картине прошедшего… – пишет Белинский, – поэзия русской древней жизни ещё в первый раз была постигнута во всей её истине», а в романе «Клятва при гробе Господнем» Полевому удалось «вернее всех наших романистов понять поэзию русской жизни». Он отмечает стремление Н.Ф. Павлова в его повестях «Ятаган» и «Аукцион» найти поэзию в жизни высшего общества (I, 155, 278, 282).
И тут в памяти Белинского всплывают «Вечера на хуторе близ Диканьки» – «поэтические очерки Малороссии», где сразу выделилась «Ночь перед Рождеством», которая «есть целая, полная картина домашней жизни народа, его маленьких радостей, его маленьких горестей, словом, тут вся поэзия его жизни…» (I, 301). Появление «Миргорода» и «Арабесок» Н.В. Гоголя окончательно убеждает Белинского в том, что «поэзия жизни» является главным предметом искусства, а степень её художественного отражения – центральным критерием достоинств литературных произведений.
Гоголю оказалась доступной и поэзия исторической жизни Украины, получившая отражение в «Тарасе Бульбе». Но самым неожиданным для Белинского стало то, что Гоголь нашел поэзию в прозе жизни – в «пошлой и нелепой» жизни старосветских помещиков, в ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем и, что больше всего поразило Белинского, в «нравах среднего сословия России», в петербургской жизни. «И боже мой, – не может критик удержаться от восклицания, – какую глубокую и могучую поэзию нашел он тут!..» (I, 301). Это была поэзия прозы русской жизни, жизни самой обыкновенной, привычной, «пошлой», как тогда говорили, «жизни действительной, жизни, коротко знакомой» нам, но до того неведомой остальному миру. Она представляла собою «новую сферу в искусстве», открыть которую мог только гений. И таким гением в глазах Белинского предстал Гоголь.
Затем Белинский замечает появление ещё одной сферы в нашем искусстве. И открыл её миру М.Ю. Лермонтов. Это была поэзия «тоски по жизни» (IV, 503), но не вообще, а именно русской тоски по жизни. Она просматривалась практически во всех произведениях поэта. Правда, Белинский почувствовал её не сразу. Поначалу он не заметил её ни в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», ни в «Думе» («Печально я гляжу на наше поколенье…»), ни в «Поэте» («…Проснёшься ли опять, осмеянный пророк…»), увидев в том и другом стихотворении лишь одно «прекраснодушие», ни в «Бородине», и ощутил только по выходе сборника стихотворений поэта в 1840 году.
Сфера, открытая Лермонтовым в искусстве, отличалась от той, что была открыта Кольцовым и Гоголем, а потому и произведения, где выразилась русская тоска по жизни – поэзия «нового звена в развитии нашего общества», требовали для своей оценки и иного критерия. Белинский нашёл его в понятии об общественных интересах, увидев в поэзии Лермонтова прямое отражение того, что тревожило русское общество. «Чем выше поэт, – отметит он, – тем больше принадлежит он обществу, среди которого родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества» (IV, 502).
Так, в систему теоретико-литературных воззрений Белинского входит понятие об общественном назначении искусства и ответственности писателя за всё, им сказанное. С этого момента ведущим критерием оценки достоинств литературных произведений становится для Белинского характер и степень выражения в них общественных интересов. «Отнимать у искусства право служить общественным интересам, – скажет он, – значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит – лишать его самой живой силы, т.е. мысли, делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкою праздных ленивцев. Это значит даже убивать его…» (X, 311). Теория литературы обогащается ещё одним понятием о назначении искусства, а критика получает ещё один критерий для оценки достоинств художественных произведений.
От внимания Белинского не ускользнуло и открытие той новой сферы в искусстве, которую обозначило появление «Бедных людей» Ф.М. Достоевского, показавших, что и в жизни маленького человека, «забитых существований», тоже есть своя поэзия. И хотя её коснулся ещё Пушкин «Повестями Белкина», а непосредственно уже вышел на неё «Шинелью» Гоголь, но именно «Бедные люди» во весь голос, зримо, предметно заявили о её существовании, что мгновенно зафиксировал Белинский. В повести Достоевского художественное выражение получила ещё одна составляющая поэзии русской жизни – поэзия жизни «маленьких людей».

Среди последующих открытий, расширявших представление о поэзии русской жизни, на что также сразу же указал Белинский, стала поэзия крестьянского быта, получившая художественное выражение уже в первом очерке «Записок охотника» И.С. Тургенева. Это был «Хорь и Калиныч», в котором, по словам Белинского, писатель «зашёл к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил» (X, 346). Позднее сам факт открытия этой сферы в искусстве найдет подтверждение у М.Е. Салтыкова-Щедрина, подчеркнувшего, что своими «Записками охотника» Тургенев положил «начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды»6.

В своё время Н.А. Полевой заметил, что журналист-критик «в своём кругу должен быть колонновожатым: куда же заведёт он свой корпус, не зная дороги, ибо дорогу знают тогда только, когда известна цель пути»7. Белинский был не только строгим и справедливым «литературным судьёй», теоретиком литературы, обогатившим «правила творчества», «законы изящного», «движущуюся эстетику», но и прекрасным колонновожатым «корпуса писателей». Он сделал всё, чтобы в нашей литературе преобладающим стало «дельное», а не «праздное», «развлекательное», «торговое» направление, чтобы служила она «общественным интересам» и важнейшими, первостепеннейшими, содействуя развитию в обществе национального сознания, были поиски, открытие и художественное выражение новых сторон и граней поэзии русской жизни. Это – главная цель и современной нашей литературы. И главный урок деятельности Белинского-критика.

1 Белинский В.Г. Полн.собр.соч.: В 13 т. Т.I. М;1953. С.98. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страниц.
2 Майков В. Литературная критика. Л., 1985. С.331.
3 В.А.Жуковский-критик. М., 1985. С. 71.
4 Полевой Н.А., Полевой Кс.А. Литературная критика. Л., 1990. С.494.
5 А.В.Кольцов и русская литература. М., 1988. С.77-93.
6 Салтыков-Щедрин М.Е. Полн.собр.соч. и писем: В 20 т. Т.15. М., 1940. С.613.
7 Полевой Н.А., Полевой Кс.А. Литературная критика. Л., 1990. С.57.


Александр КУРИЛОВ

Александр Сергеевич Курилов родился в 1937 году. Доктор филологических наук, работает в Институте мировой литературы имени Горького.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.