БЕСЧЕСТЬЕ СТРАШНЕЕ СМЕРТИ

№ 2008 / 37, 23.02.2015

Здесь бы и воскликнуть, как принято в таких случаях: «И не верится в такой столь уже почтенный возраст известного писателя, по-прежнему молодого не только душой и сердцем, но и телом!»
Известному писателю Александру Плетнёву исполнилось 75 лет
Здесь бы и воскликнуть, как принято в таких случаях: «И не верится в такой столь уже почтенный возраст известного писателя, по-прежнему молодого не только душой и сердцем, но и телом!» – да не терпит Александр Никитич словоблудия, а уж неправды и на дух не переносит. И сердце, что скрывать, давненько у него пошаливает, и работа, какую он раньше делал за три часа, признался недавно, теперь растягивается на трое суток. Разве что душа осталась прежней – открытой, как у Христа, для всех страждущих и обременённых. Как и его книги, к которым припадаешь, как к роднику, отравившись свинцовыми, по определению Чехова, мерзостями жизни. А ведь жизнь и в его книгах тоже не сахар, и не в них спасение, а в убеждённости персонажей писателя, даже самых обделённых судьбой, что жить необходимо хотя бы «только затем, чтоб однажды обмереть от восторга перед красотой зарева неба и земли где-нибудь на росной опушке степной рощицы», и, главное, «если больше смерти боишься бесчестья».
В Литературном энциклопедическом словаре 1987 года у Плетнёва почётное место сразу за Андреем Платоновым, создавшим в русской литературе свой особенный мир – прекрасный и яростный. Плетнёва, как мастера слова, тоже ни с кем не спутаешь, и творчество его высоко оценено самыми престижными литературными премиями и орденом Дружбы народов за вклад в развитие русской литературы. Его роман «Шахта», изданный почти трёхмиллионным тиражом и переведенный на многие языки, экранизирован в двух сериях на киностудии «Мосфильм» под названием «Тихие воды глубоки». В 1991 году увидело свет избранное писателя. В 2000-м напечатанный в журнале «Сибирские огни» рассказ «Тихое помешательство» о расслоении сибирской деревни на кулаков и батраков стал предметом бурных дискуссий не только в писательской среде, но и среди политиков.
О таком писательском успехе можно только мечтать, но Александр Плетнёв никогда им не кичился и не кичится, помня о своих крестьянских корнях, «уходящих в древнюю тьму Воронежской земли», а затем, после переселения его родителей в Сибирь, давших ростки и в недалёких от Омска Барабинских степях. Почему, уже известным писателем, чтобы быть поближе к родным местам, он и переехал четверть века назад на жительство в Омск из приморского Артёма, где после службы в армии «отпахал», говоря по-тогдашнему, четыре пятилетки в шахте. Сейчас он Почётный гражданин этого городка, здесь открыта библиотека его имени, а в местном музее есть «уголок Плетнёва». И первая, размером с паспорт, книжечка Александра Никитича «Чтоб жил и помнил» была издана в канун его сорокалетия в Дальневосточном книжном издательстве. Однако, тут же замеченная, послужила ему «пропуском» и в Союз писателей СССР, и на Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького, опекаемом этой тогда мощнейшей и авторитетнейшей организацией с правами, пусть и неофициально, «министерства литературы» Советского Союза.
А «заметили» Александра Плетнёва, между прочим, Виктор Астафьев, Евгений Носов и Валентин Распутин, в кругу которых он немного позже и оказался на равных с ними правах. «Саша – кровиночка наша, и если кто из нас и вышел из народа – то в первую очередь, конечно же, он», – то ли проговорился, то ли признался мне в 2000 году в Красноярске на очередной «Встрече писателей в русской провинции» Виктор Петрович. Вольно, не вольно ли, но Астафьев почти повторил суть стихотворения любимого и им, и Плетнёвым приморского поэта Геннадия Лысенко, трагически рано ушедшего из жизни и масштаб дарования которого ещё не оценён и в малой мере:Я памятью всё реже беспокою
те годы,
где сознанью не претит
среди других достоинство такое,
как мёртвый сон
иль зверский аппетит.
И всё-таки без чувства неприязни
порой припомню садик-огород,
в котором мы карабкались из грязи
не в князи,
но и не наоборот;
где оттого, что приходилось туго,
а чаще просто от избытка сил,
в тринадцать лет я мог ходить
за плугом,
в четырнадцать со взрослыми косил;
где, как и должно юным, колобродил,
стараясь жить и выглядеть взрослей;
где первый раз подумал о народе,
как о себе,
в единственном числе.
Здесь почти слово в слово о детстве, отрочестве и юности Александра Плетнёва, разве что возраст, с какого ему пришлось вкалывать наравне с мужиками, надо бы на годок убавить, и не избыток сил, а нужда заставила его гнуть спину с малолетства, как и думать о народе, как о себе, в единственном числе, и наоборот. Тринадцатый из четырнадцати братьев и сестёр у матери и отца, из которых в голодоморные тридцатые и роковые-сороковые годы прошлого века выжили только пятеро, Александр Никитич, думается мне, пишет книги и для них, как бы отчитываясь перед ними за неведомо кем отпущенноё ему счастье жизни. И страдающая его память помогает Плетнёву жить всегда по совести и писать только честные книги.

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ, г. ОМСК

---

На снимках: А.Плетнёв и В.Астафьев. Дивногорск, 1998 год; Александр Плетнёв может писать и на пеньке.
Фото из архива автора